Денисенко И.Ф., заслуженный работник культуры РФ, к. полит. н
Элита культуры и политическая элита России:
этапы становления и проблемы взаимодействия
В статье рассматриваются проблемы перестройки взаимоотношений российской политической элиты и элиты культуры в условиях перехода от советской и постсоветской социально-политической системы, используются документальные источники и социологические исследования, анализируются вопросы культурной политики на региональном уровне.
Ключевые слова: политическая элита, элита культуры, региональная культурная политика.
Проблема взаимоотношений культурной и политической элит в России существует около двух столетий. Ее возникновение тесно связано с появлением в начале XIX века группы влиятельных и активно действовавших поэтов, писателей, художников, музыкантов, пытавшихся влиять на власть, критиковать ее, выдвигать и распространять гуманистические и демократические идеи.
Особенностью российского общества всегда было то, что гуманитарная интеллигенция брала на себя роль выразителя общественного мнения, общественного заступника на фоне молчаливого большинства населения.
Особое место и политическая роль гуманитарной и художественной интеллигенции связана еще и с особенностями национального менталитета, в котором преобладает образное восприятие мира, эмоциональные мотивы в поведении. Они действительно отличают мировосприятие русского человека от европейского, где доминируют рационализм и прагматизм, и делают загадочной русскую душу.
Исторический ход событий, включивший в систему взаимоотношений элит культуры и власти вначале разночинную, а затем и советскую интеллигенцию, сохранил обозначенную традицию. Художественная интеллигенция, элиты культуры продолжали выполнять миссию «властителя народных дум», ведущего социального критика и создателя утопических моделей будущего общества и новых общественных отношений.
Советская система умело использовала эту исторически сложившуюся роль гуманитарно-художественной советской интеллигенции, хотя не все нюансы поддавались управлению.
Тем более неожиданной для властей оказалась резко критическая позиция гуманитарной и художественной советской интеллигенции и, в особенности, значительной части ее элиты в период перестройки и постперестройки. Культурная элита встала в оппозицию к консервативной части советской политической элиты и, по существу, оказала решающее воздействие на смещение ее с властных позиций.
В конце 80-х - начале 90-х гг. XX века, пожалуй, впервые в российской истории и истории, в частности, элит культуры, гуманитарная советская интеллигенция с энтузиазмом включилась в разработку и пропаганду утилитаристских и меркантилистских идей, связанных с либеральным политическим проектом. Думается, что при существенной ее поддержке оказалось возможным реорганизовать социальную и политическую систему и начать реализацию этого проекта. При значительной поддержке элит культуры и СМИ удалось также укоренить в России новый социально-экономический строй. Многим памятны агитационные поездки в 1996 году известных деятелей культуры под лозунгами: «Голосуй, а то - проиграешь!», «Голосуй сердцем!». Они были достаточно эффективны и восприняты значительной частью населения.
Конечно, далеко не все представители элиты российской культуры включились в пропаганду и реализацию данных идей. Часть ее настроена оппозиционно к новому режиму. Еще более явно это ощущается в субэлитном слое. К тому же, привычный уклад культурной жизни, культурная политика государства в последние годы кардинально изменилась.
Однако о том, что происходит в самой культурной элите и, в особенности, как выстраивается ее миросозерцание и взаимоотношения с властью на региональном и местном уровне, общественность, гуманитарная наука осведомлены недостаточно.
Между тем, подспудные процессы уже привели в последнее время к заметным изменениям в умонастроениях элиты культуры.
Происходит быстрый возврат к доминированию почвеннических настроений. И хотя влияние элиты культуры на население за последние годы значительно ослабло, но все еще велико, и власть старается учитывать это влияние. В связи с этим также крайне важно проанализировать те подспудные механизмы влияния культурных элит на власть, которые уже обозначены в отечественной политической истории. Необходимо также выявить возможности укрепления механизмов власти и предупредить негативное влияние, ведущее в итоге к утрате политического управления.
Непредсказуемы порой и парадоксальные поведенческие проявления российских элит культуры. Все это требует обстоятельных социологических и политологических исследований, изучения их внутренней жизни, системы социальной и политической мотивации.
Что касается разработанности данной проблемы, то современной элитологической мыслью достаточно полно осмыслены проблемы деятельности и мотивационной сферы политических и экономических элит России. Этому посвящен уже значительный объем отечественных публикаций, вышли специализированные учебники [1].
Вместе с тем, основные принципы элитологических исследований требуют более полного изучения роли и места других элитных групп современного общества, оказывающих значительное влияние на его развитие.
К их числу следует отнести интеллектуальные и культурные элиты. Их роль всегда была значима в истории цивилизации. Однако в условиях современного общества, где интеллектуальный труд приобрел значительные масштабы, эти элиты претендуют на ведущие роли в обществе.
Что касается России, то, начиная с XIX века, а в особенности явно проявилось это в веке XX, российская гуманитарная интеллигенция претендовала и в действительности осуществляла в обществе функции духовного лидерства. В связи с этим, с одной стороны, дореволюционная, советская и постсоветская научная и публицистическая литература содержит огромный массив суждений о роли российской интеллигенции в модернизации общества. Начиная от суждений авторов «Вех» (Н. Бердяев, С. Булгаков, П. Струве и др.) и известных ленинских классовых оценок, обозначающих социальную роль части интеллигенции в качестве «лакеев капитала» [2], критических высказываний евразийцев [3] и заканчивая современными суждениями
А.И. Солженицына, во всей этой массе негативных и позитивных суждений просвечивает идея особого места интеллектуальных и культурных элитных слоев в развитии российского общества.
С другой стороны, большинство упомянутой литературы не рассматривает дифференцированно роль элиты интеллигенции и ее субэлитных слоев в политическом процессе. Не проясняет также значение той или иной крупной профессионально-интеллектуальной группы (художественная, гуманитарная, научно-техническая интеллигенция, военная, управленческая).
Между тем, политико-идеологические роли каждой из крупных групп интеллигенции весьма разнятся. Особенные функции идейно-духовного воздействия принадлежат при этом, в силу ментального склада российского народа, именно художественно-творческой интеллигенции или элите культуры. Это просматривается на протяжении более полутора последних веков. Что касается публикаций, освещающих отдельные аспекты заявленной темы, то объем их достаточно скромен, и в большей мере затрагивает пока исторические аспекты [4]. Помимо упомянутых работ Г.К. Ашина, Е.В. Охотского, а также публикаций С.П. Перегудова и А.Ю. Зудина [5], проблематика взаимодействия культурной и политической элит пока остается мало разработанной.
Прежде всего следует проанализировать общеконцептуальные аспекты проблемы, проясняющие роль и место элит культуры, художественной интеллигенции в системе элитных взаимодействий.
В этом плане, рассматривая понятие «культурной элиты», необходимо уйти от расширительного его толкования. В существующих научных публикациях, в отличие от обсуждения общих проблем интеллигенции, собственно культурным элитам и их взаимодействию с властью отводится не столь много места [6]. Причем в культурные (в широком смысле) или интеллектуальные элиты включают, по существу, высший слой интеллигенции. Такая тенденция наблюдается не только в отечественной элитологии, но, отчасти, и в зарубежной.
В отличие от столь расширительного толкования, мы в элиту культуры включаем наиболее влиятельную часть художественной интеллигенции, членов достаточно многочисленных творческих союзов, а также руководящий корпус учреждений культуры и искусства разных уровней, тесно взаимодействующий, с одной стороны, с творческими союзами и культурными организациями (журналы, издательства, киностудии, художественные мастерские, культурновыставочные комплексы и т.п.), а с другой – с органами местной, региональной и федеральной власти, которую они в значительной мере представляют.
Такого рода выделение элиты культуры обусловлено, во-первых, традиционными различиями ценностно-ментальной сферы и характера деятельности творческой, гуманитарной и научной интеллигенции («физики» и «лирики» – в России, «две культуры» по Ч. Сноу – на Западе). А, во-вторых, существующими функциональными различиями, связанными с каналами влияния на процессы социализации и мировоззренческого воздействия на население со стороны данных групп интеллигенции. В этой связи нельзя не подчеркнуть, что научно-техническая элита, усилиями которой был сформирован индустриальный и военный потенциал советского общества, во многом продолжает оставаться генератором технократической ментальной парадигмы, на которой базировалось это общество. Это воздействие носило глубинный характер и непосредственно сказывалось на управленческом стиле всех уровней в советском обществе.
Что касается информационной элиты (журналисты, продюсеры TV, менеджеры СМИ, главные редакторы газет, радио и TV-программ), то ее в современной элитологии принято рассматривать как отдельную элитную группу [7]. Лишь в условиях советского общества ее по традиции включали в группу гуманитарной интеллигенции.
Каково же место элиты культуры в политическом процессе и в воздействии на культурную политику и как складываются ее взаимоотношения с политическими элитами? Однозначного ответа на эти вопросы в науке пока не сложилось.
В классической политической элитологии, созданной усилиями
Г. Моска, В. Парето, Р. Михельса и их последователей, в составе политических элит выделялись, прежде всего, властвующие группы, положение которых определялось их аристократическим происхождением, владением крупной собственностью и финансами, возглавляющих государственные институты (крупная бюрократия, военные). Особенно подчеркивалась роль этакратической элиты (государственная бюрократия) в структуре политических элит. Анализ классических работ политической элитологии показывает, что всю совокупность теорий, касающихся: а) происхождения элиты, б) ее функций и места в обществе, в) состава элиты, можно разделить условно на две группы: властные и меритократические теории элиты. Первые понимают элиту как властные структуры общества, вторые – как самых достойных членов общества [8].
Сторонники понимания элиты как власти – это прежде всего Г. Моска, Г. Лассуэл, А. Этциони. Элитой они называют тех, кто занимает ключевые позиции в управлении обществом, имеет реальную власть. При этом совершенно не важно, обладают ли эти люди какими-то личными достоинствами или заслугами. Лидерами нации их делает власть, а не личные качества. Последователи властной теории элиты её толкуют по-разному. Эта разница диктуется двумя подходами, а именно – структурным и функциональным. Согласно структурному подходу к элите относят тех, кто занимает высшие должностные позиции в формальной иерархии (министры, директора, военноначальники), а согласно функциональному, – тех, кто реально принимает важнейшие управленческие решения, даже не будучи облеченным формальными полномочиями, например теневой кабинет.
Представители меритократического подхода убеждены в том, что в обществе, в ходе эволюции, утвердится принцип выдвижения на руководящие посты наиболее способных людей, отбираемых из всех социальных слоев. Термин меритократия (от лат. meritus – достойный и греч. kratos – власть, буквально – власть наиболее одаренных) был введен английским социологом М. Янгом. Данная концепция нашла отражение в работах М. Вебера, В. Парето, А. Тойнби. Власть интеллектуальной элиты оправдана в том случае, если у руля общества находятся самые светлые умы и самые здоровые нравственные силы нации. В демократическом обществе, по мнению приверженцев этой теории, так и происходит. Нужно подчеркнуть, что властный подход был более представлен в классической элитологии и вполне закономерен. Он обусловлен, прежде всего, достаточно четко просматривающейся классовой структурой классического буржуазного общества или традиционного общества, и местом правящих групп в них. Классическая элитология имела дело с вполне определенной формой организации политической власти.
Массовые пролетарские, крестьянские, национальные движения, открывающие новый этап демократизации, только развертывались. Но у классиков элитологии, впрочем, не было больших иллюзий по этому поводу. Они, как оказалось, вполне обоснованно ожидали, что и новые элиты, вышедшие из низов, в своем поведении также будут следовать законам элитологии. Иными словами, законы власти рассматривались ими вне эволюционной проекции. Значимость интеллектуальной элиты оценивалась в этот период с точки зрения ее функций обслуживания власти, т.е. как околоэлитной группы. Вместе с тем, в работах таких крупнейших социальных философов, как М. Вебер, А. Тойнби,
П. Сорокин более детально рассматривалась и подчеркивалась детерминирующая роль духовных факторов в коренных политических и экономических сдвигах и революциях. Утверждалось, что эпоха политических перемен следует за религиозной или духовной реформацией. Иными словами, идеократия выступает в социально-политических процессах предшественником и вдохновителем новой этакратии. Однако, поскольку в XVIII–XIX вв. (на опыте которых строились эти выводы) периоды духовно-идейной подготовки и политических преобразований были достаточно разнесены во времени (порой на несколько поколений), то непосредственного взаимодействия идеологической и культурной элиты с политической не наблюдалось. Новая генерация политиков обычно приходила на уже подготовленную почву (новые идеологии, этические системы).
Кстати говоря, не только социальные философы и социологи, отдававшие приоритет духовным детерминантам в историческом и политическом процессах, но и сторонники противоположной социально-методологической парадигмы (марксизм) на практике подчеркивали приоритетную роль идеологии в борьбе за власть. Достаточно вспомнить одно из важнейших ленинских положений, лежащих в основе прений о политической партии нового типа: пролетариату для политической победы необходима новая идеология, которую разрабатывает идеологическая элита. Справедливости ради отметим, что практически все оппозиционные течения в дореволюционной России рассматривали свою деятельность именно в этом ключе – борьбе за политическую власть предшествует идейная борьба за народ. Речь шла лишь о том, какая идеология должна быть «вброшена» в народ, достаточно ли только идейного влияния и какими средствами следует вести борьбу с господствующей властью и как обустроить структуру новой власти. Определенное место в духовно-идеологическом процессе отводилось поэтому элите культуры. Правда, эта роль трактовалась весьма утилитарно.
Постепенный отход от чисто властно-диспозиционного и этакратического понимания политической элиты и переход к меритократическому, существенно расширявшему круг претендентов на место в политической элите, был связан со значительными изменениями как в самом обществе (демократизация, менеджеризация, научно-техническая революция), так и во взглядах на природу политической власти.
Здесь, прежде всего, мы должны отдать должное функционально-технологическим концепциям элиты, появившимся в 40-50 гг. XX века
(Т. Веблен, Дж. Бернхем, Д. Белл, Дж. Гелбрейт и др.).
Один из основателей этих теорий Т. Веблен считал, что, поскольку главную роль в современном производстве играет инженерно-техническая интеллигенция, то именно она и должна быть элитой общества. Эти взгляды носили печать утопизма. И не случайно, что в годы «великой депрессии» 1929–1932 гг. перепуганная бизнес-элита относила Веблена и его сторонников к «розовым», поскольку те отстаивали идеи демократизации управления, необходимости передать бразды правления профессионалам-управленцам под угрозой забастовок и смут, прежде всего из технической интеллигенции.
Второе поколение сторонников технологического детерминизма возглавил Дж. Бернхэм, который в своем программном произведении «Менеджерская peвoлюция» [9] yтвepждaл, что на смену капитализму придет не социализм, а «менеджеризм». По его мнению, менеджерская революция приведет к власти новый правящий класс – элиту управляющих. Если Веблен призывал инженеров и техников оттеснить бизнесменов и взять в свои руки руководство индустрией и социальной жизнью в целом, то Бернхэм считал неправомерным относить к элите рядовых инженеров и техников. Он именует их просто «квалифицированными исполнителями». К элите менеджеров он относит директоров, председателей советов, президентов крупнейших корпораций – тех, кто «фактически управляет процессом производства, независимо от юридической и финансовой формы – индивидуальной, корпоративной, правительственной».
Ссылаясь на разделение собственности и контроля, Бернхэм утверждал, что в индустриально развитых странах произошло «отчуждение» функции управления от функции собственности и что первая приобрела решающее значение. Отсюда вывод: подлинной элитой являются не капиталисты, а управляющие и высшее звено администрации.
Утверждения теоретиков «элиты управляющих» о том, что «класс менеджеров» становится новой элитой, оправдались лишь отчасти, поскольку «старый класс» оказался способен к значительным перегруппировкам и ответам на вызовы времени. Он просто «приватизировал» новые функции и социально-профессиональные роли. Исследования западных социологов показывают, что большинство высших менеджеров являются выходцами из привилегированных слоев общества.
Здесь важно подчеркнуть тот факт, что изменения в самом обществе, связанные с ростом значения высококвалифицированного интеллектуального труда в производстве, управлении, духовной сфере, нашли отклик в общесоциологических, политологических и элитологических концепциях.
В их эволюции наблюдается, с одной стороны, все возрастающее внимание к интеллектуальным элитам, а, с другой – стремление дифференцированно рассматривать функции и каналы их воздействия на политическое управление. Конечно, это связано, прежде всего, с происходящими объективными процессами.
За послевоенный период в структуре западного общества произошли существенные перемены, касающиеся его социальной и профессиональной роли. Эти изменения свершились под влиянием научно-технической революции и с исключительной силой поставили вопрос о роли интеллигенции в структуре западного общества. Роль эта оказалась столь значимой, а численность ее столь велика, что западная социология стала рассматривать ее как особую социальную группу, образовавшую или образующую в ближайшем будущем отличный от существующих, новый класс.
Впрочем, нужно указать на довольно значительные различия в оценке последствий «интеллектуальной революции» со стороны ученых разных идеологических ориентаций: либералов, неоконсерваторов.
Так, отношение неоконсерваторов к интеллигенции неоднозначно. Если с либерально-технократических позиций западные авторы весьма высоко оценивали роль интеллигенции в развитии западного общества, считая ее социальным классом, реально занимающим или имеющим все основания занять ведущее положение в обществе, то с неоконсервативных позиций социологи рассматривают интеллигенцию лишь как социальную страту, не имеющую перспектив образовать класс. Вместе с тем, «новый класс» для неоконсерватизма, так же как и для радикализма, состоит из двух больших групп – научно-технической и гуманитарной интеллигенции, или интеллектуалов. Каждая из данных групп, в свою очередь, состоит из отдельных подгрупп, причем каждый автор произволен в их выборе.
В итоге, можно сказать, что, если для радикальной концепции интеллигенции, как нового класса, характерен определенный культ интеллигенции, то неоконсервативную концепцию отличает не только враждебность к критической функции интеллигенции, но и по отношению к ней самой как социальной группы.
Описанный выше аспект социально-структурных изменений, связанный с формированием постиндустриальных укладов и обслуживающих их интеллектуальных групп, необходимо включить в социально-политический контекст, связанный с новым уровнем демократизации общества и возникновением более сложных форм политического управления.
Появление влиятельных научно-технических, менеджерских, культурных элитных групп существенно сказывается на властных взаимодействиях, все более задействуя ресурсы власти – влияния.
В политической элитологии утверждению такого понимания природы власти способствовали продолжительные дискуссии, идущие в США, начиная с 50-х гг. XX века.
Действительно, современный механизм власти имеет сложную, иерархизированную структуру, где формальным первичным субъектом и источником власти выступает народ, передающий властные полномочия своему официально опосредованному агенту - государству, которое, в свою очередь, их распределяет среди «носителей» по «горизонтали» (законодательная, исполнительная и судебная ветви власти) и по «вертикали» (центральные, региональные и местные органы власти) с тем, чтобы управлять общественными делами («объект» власти) от имени общества и через государство («субъект» власти). Однако в действительности реальным носителем власти нередко выступает бюрократия, ее разные уровни и страты, чиновники и функционеры аппарата управления могущественной системы исполнительной власти, а также различные группировки правящей элиты, между которыми распределяются «сферы» властных полномочий и «зоны» контроля над ресурсами.
В то же время механизм властного общения, как видно, включает в себя и давление «снизу» различных групп и слоев гражданского общества, имеющих свои «зоны влияния и интересов», которые через каналы «обратной связи», систему представительства и другие формы демократического волеизъявления оказывают воздействие на состояние властных отношений в той или иной стране. Следовательно, одностороннее сведение потенциала власти либо к ее формальным и официальным субъектам («суверену государства», по Т. Гоббсу, или «ассоциации народа», по Ж.-Ж. Руссо), либо к ее якобы истинным и реальным носителям («господствующим классам», по К. Марксу, или «правящей элите», по В. Парето) не дает полной картины. Властвование управляющих и давление управляемых дает огромное число точек пересечения векторов направленности интересов, образуя поле властного общения в демократическом обществе.
Иными словами, взаимоотношения политической и интеллектуальных элит, которые все более опосредуются сложными духовно-символическими и информационными средствами, системно преобразуют не только субъект, но и объект политического управления. Изменения, которые касались в 30-40-е гг. XX века отдельных элитных и околоэлитных групп (менеджеры, ученые, эксперты), к концу века приобретают массовидный характер. В связи с этим изменяется вся среда внутрисоциального взаимодействия и обмена.
Подводя предварительные итоги сказанному, хотелось бы подчеркнуть следующее.
В условиях демократизации общества и массовизации культуры существенно возросла роль элит культуры в политике.
Элита культуры воздействует на властно-политические процессы не прямыми способами, а, по преимуществу, через механизмы перенормировки культурных ценностей. При этом реализуются такие основные функции, связанные с политико-идеологическим воздействием, как образно-эмоциональная артикуляция политико-идеологических ценностей, их распространение и включение в деятельность институтов социализации; создание эмоционально-художественных средств новой политической персонализации и идентификации; мифологизации, героизации и дегероизации политико-идеологических конструктов и ценностных ориентиров; разработка механизмов модификации и переключения политических устремлений в иные формы культурного поведения и культурной сублимации; создание средств имиджеологически-идеологического манипулирования массами и отдельными личностями.
Превращение культурной деятельности в товарное производство и появление сферы всеобщего потребления массового культурного продукта открыло эффективные средства непрямого социального и политического воздействия и управления. Используя образно-художественные, невербальные и внерациональные технологии воздействия, культурные институты, организации и лидеры формируют образы и стили жизни, поведенческие установки и стереотипы, воздействуют на механизмы социальной и этнической идентификации и, в итоге, превращают культуру в мощный социально-политический ресурс. Элита культуры выдвигается на существенно более влиятельные позиции в обществе и начинает выдвигать программы социально-политического содержания.
Что касается элиты культуры и ее роли в культурном процессе и формировании культурной политики, то этой проблематике посвящен большой пласт научной и публицистической литературы на протяжении более века. Это суждения и споры о роли художественной интеллигенции, которые сложно отделить от анализа места интеллигенции в развитии общества.
Проблемам российской интеллигенции и ее взаимоотношениям с властью посвящена большая историческая, социологическая и публицистическая литература [10]. В ней отражены позиции и мировоззрения разных групп интеллигенции в тот или иной исторический период. Представления о месте и роли интеллигенции выводились то из особенностей ее генезиса, то из выполняемых социальных функций, то из ее политико-идеологической миссии, которая присуща якобы ей как наиболее образованной части общества. За всеми обобщенными суждениями не вырисовывается образ, который может быть наложен на различные группы интеллигенции: научно-техническую, художественную, гуманитарную, журналистскую и др. На это обратил внимание А.И. Солженицын в статье «Образованщина»: «Интеллигенция! Каков точно ее объем, где ее границы?… Авторы «Вех» определяли интеллигенцию не по степени и не по роду образованности, а по идеологии - как некий новый орден, безрелигиозно-гуманистический. Они, очевидно, не относили к интеллигенции инженеров и ученых математического и технического циклов.
И интеллигенцию военную. И духовенство. Впрочем, и сама интеллигенция того времени, собственно интеллигенция (гуманитарная, общественная и революционная), тоже к себе относила не всех их» [11].
И прошлые, и нынешние суждения об интеллигенции во многом отражают направления поисков ее самоидентификации.
Интеллигенция сама осуществляла различение и разделение своего смысла, постоянно вступая в смысловое соотношение с самой собой в процессе исторического саморазвития и саморефлексии и стремясь к качественному самосовершенствованию, интенсивному саморазвитию и росту. Это и полемика западников и славянофилов, и взаимоотношения консерваторов, либералов и радикалов, и первые конфронтации «естественников» и гуманитариев, представителей религиозно-философской мысли и атеизма, и т.п.
Речь шла именно о духовном, ценностно-смысловом превосходстве интеллигенции над другими слоями и классами общества, в том числе, например, над дворянством (отличавшимся знатностью рода, исторической генеалогией, политико-правовыми и экономическими привилегиями), над буржуазией (выделяющейся своим богатством, предпринимательской инициативой, практичностью, подчас нравственной неразборчивостью в отношении используемых средств финансово-экономического самоутверждения в обществе) и над крестьянством (составляющим основную массу российского населения, живущим своим трудом и воплощающим собою народ как основную силу истории, но в большинстве случаев неспособным подняться до осмысленного и словесно оформленного образа жизни, до сознательного протеста и научного мировоззрения). Смысл духовного избранничества интеллигенции тем самым оказывается тесно связанным не только с усилением социальной дифференциации общества и разложением четкой сословно-классовой структуры феодального (или близкого ему) общественно-политического строя (прежде всего – с типично российским явлением разночинства, т.е. с утратой сословиями и классами России своих смысловых и социальных границ и возникновением смешанных, маргинальных групп и слоев общества), но и с традицией наивно-просветительских представлений о поступательном характере социально-экономического, политического и культурного прогресса, непосредственной детерминированности исторического развития появлением и распространением философских, политических, нравственных и эстетических идей, продуцируемых носителями высшего Разума – мыслителями, писателями, деятелями культуры. Отсюда – легко объяснимые притязания интеллигенции на выражение высшего исторического и нравственного смысла социальной действительности, на понимание и формулирование объективных закономерностей социокультурного развития, на выражение «гласа народа», изъявление национальной воли, непосредственное созерцание истины, ненаблюдаемой остальными представителями общества.
В дореволюционный период во многом довлели позиции и установки левой интеллигенции, как раз принадлежавшей к более радикальной части элиты культуры (Добролюбов, Чернышевский, Писарев и их последователи) и гуманитарной интеллигенции. Среди этих суждений выделялись и в чем-то сходились высказывания мыслителей консервативно-почвенной ориентации (К.Н. Леонтьев) и либеральной (В.О. Ключевский). К.Н. Леонтьев, критически оценивая социальную и политическую роль интеллигенции, подчеркивал, что «идеи и вкусы, господствующие в интеллигенции, все заимствованные, а у народа идеи и вкусы все свои; сближаясь с народом, мы только вредим ему; вредим не в каком-нибудь грубом смысле, что мы его обманываем или грабим, или можем отстранить его от каких-нибудь вещественных благ, а в том более важном смысле – что мы почти нечаянно учим его европейству и не можем не учить, потому, что сами до сих пор выдумать ничего не были в силах» [12].
За этим парадоксальным суждением Леонтьева стоит, с одной стороны, признание культурной силы интеллигенции, способной «заразить» народ «чуждым», европейским влиянием, с другой – констатация низкой культурной ценности духовного содержания русской интеллигенции как вторичного, подражательного, нетворческого.
В некотором смысле еще более парадоксальным, нежели концепция почвенника и консерватора К. Леонтьева, было объяснение феномена русской интеллигенции западником и либералом В.О. Ключевским. Парадоксальность «Мыслей об интеллигенции», записанных великим русским историком в 1897 г., состоит в том, что русская интеллигенция, осмысленная им с позиций, во всем противоположных леонтьевским, также воспринимается как явление негативное, ущербное, в корне расходящееся со своим назначением и названием. Заметки Ключевского начинаются прямо с определения: «Назначение интеллигенции – понимать окружающее, действительность, свое положение и своего народа» [13]. Смысл рассуждений историка заключается в том, что русская интеллигенция именно этого-то своего назначения не выполняла и своего названия не оправдывала, будучи чем-то принципиально иным. Дело в том, что русское национальное самосознание складывалось либо как заимствованная, «чужая» интеллигенция, неадекватная окружающей действительности; либо как искусственное, вынужденное явление, вызванное к жизни разгулом насилия или внешними потрясениями, т.е. неинтеллигенция (мыслительное образование, лишенное органичности и возникшее внезапно и не в результате саморазвития).
Исторически последовательно в Древней Руси, согласно концепции Ключевского, складываются два типа будущих русских интеллигентов, каждый из которых был по-своему неполноценен. Первый из них возник в результате христианизации Руси, под влиянием переводной византийской книжности.
Другой тип русской интеллигенции сложился в период Московского царства, под впечатлением от падения, с одной стороны, монголо-татарского ига, с другой – от падения Византии под ударами Османской империи. Воссиявшая на Русью слава «Москвы – третьего Рима» вскружила голову вчерашнего недоучившегося европейского ученика, сделав его в собственных глазах единственным в своем роде «учителем».
3десь-то и возник новый тип русского интеллигента: «из скромной и трудолюбивой пчелы он превратился в кичливого празднослова, исполненного «фразерства и гордыни», проникнутого нехристианской нетерпимостью» [13, с. 303], презиравшего другие европейские страны и «еретические» знания, отвергавшего большинство книг и даже запрещавшего их читать как некую опасную «прелесть» и признававшего единственно «мастерство чтения и письма», потребное «в тогдашнем церковном и канцелярском обиходе».
Коренная проблема русской интеллигенции, как ее представлял Ключевский, заключается в том, что в сознании образованных русских людей складывается неразрешимое противоречие между знанием и пониманием действительности, между знанием и его применением на практике, между обыденным сознанием, ориентирующимся на традицию, и разумом, требующим понимания своих целей и задач, между верой в догматы и авторитеты и мышлением, рациональным по своей природе.
В российском обществе элиты культуры являлись одной из наиболее влиятельных групп интеллигенции. Несмотря на незначительную численность [14] интеллигенции в период, предшествующий модернизационной волне XX века, она быстро наращивала свое влияние и брала в руки идеологическую инициативу в России. Этому способствовал в полной мере идеократический характер российского общества: как дореволюционного, так и советского. Можно предположить, что процессы, аналогичные религиозной и идейной реформации на Западе, предшествовавшие модернизации, в России начались и реализовались в иной форме.
Достаточно емко эту идею, на наш взгляд, удалось выразить писателю В.В. Кожинову: «Без особого упрощения можно утверждать, что интеллигенция России играет роль, аналогичную роли «демократических» институтов и учреждений в странах Запада, стремясь быть «посредницей» между народом и государством» [15].
Здесь мы сталкиваемся с позицией, которая подчеркивает особую роль интеллектуальных элит в России, в отличие от Запада, где эти элиты и более рационализированы, и более профессионализированы. В России действительно, прежде всего, разночинная интеллигенция, претендовала на роль духовного лидера, теснила религию и церковь и в последствии полностью заняла их место. А, с другой стороны, это не только духовник нации и выразитель ее интересов, но также и генератор социальных идей и проектов. Иначе говоря, это некая межгрупповая, межпрофессиональная группа, претендующая на роль Учителя, Идеолога и Защитника нации. Такого рода претензии воспринимались властями и бюрократами, которые стремились ограничить влияние и притязания интеллигенции, подчинить ее и заставить служить власть имущим. Поэтому межролевая борьба между политическими элитами и культурными элитами сопровождают всю историю модернизации России, отличая эту историю от взаимоотношений интеллектуальных и политических элит на Западе.
Период, предшествовавший революциям XX века в России, и последующие события стали триумфом левой интеллигенции, получившей возможность реализовать свой идеологический проект. Вместе с тем, с этого периода все более интенсивно идет размежевание интеллигенции на управленческую, научную, техническую, с одной стороны, «старую» и «новую» – с другой. Идет быстрая институциональная (закрываются организации профессиональной автономии прежней интеллигенции – независимые издания, творческие союзы, профсоюзные объединения и утверждаются советские институты), кадровая и идейно-мировоззренческая перестройка всей системы организации духовного производства. Период, образно названный в советской истории культурной революцией, был связан не только с массовизацией культуры и образования, но и формированием новой элиты науки и культуры.
Проблема взаимоотношения элиты культуры и политической элиты в условиях становления и развития советского общества освещается достаточно многопланово. Отечественная научная литература советского периода отображала эти процессы по преимуществу с позиций должного. Руководящая роль партии, коммунистической идеологии представлялась как позитивный фактор развития. Зарубежные источники освещали эти же явления с позиций противоположных. Советская культура виделась сквозь призму партийного диктата и подавления свободы творчества. В итоге мы имели хотя и зеркальные, но достаточно схематичные картины взаимоотношений культуры и власти. В современных российских работах эти схемы поменялись местами, но не углублены.
Представляется, что сводить взаимоотношения интеллигенции и власти только к конфронтационным или к сервильным было бы упрощением, они были намного сложнее. В этой связи внимания заслуживает концепция двойственности интеллигенции, предложенная еще в 1969 г. в самиздатовской статье В.Ф. Кормера, опубликованной два десятилетия спустя [16], и развитая в работах Л.Д. Гудкова и Б.В. Дубина. По их мнению, интеллигенция, с одной стороны, обеспечивала функционирование всей бюрократической машины, демонстрируя сервильную лояльность режиму, а с другой – в соответствие с унаследованными легендами и идеалами воспринимала себя как оппозицию, соль земли и совесть общества.
Как видно из краткого обзора литературы, при большом количестве публикаций, посвященных интеллигенции, а также различным аспектам политической, идеологической и культурной жизни советского общества, взаимоотношения советской художественной интеллигенции и власти остаются недостаточно исследованными. Они интерпретируются главным образом в рамках умозрительных схем, которые разваливаются при наложении на историческую реальность. Не изучены социальные аспекты жизни интеллигенции вообще, и художественной в частности, иерархическая система материального стимулирования ее труда. Нуждается в исследовании партийная политика в области литературы и искусства, особенно на уровне выработки решений и практического их осуществления отдельными руководителями.
Слабо исследован процесс размежевания интеллигенции, начавшийся с середины 50-х гг. XX века, возникновение различных идейных течений в ее среде, истоки интеллигентского инакомыслия. Не изученным остается вопрос о том, какое влияние на этот процесс оказало расширение информационно-культурного пространства, появление новых средств распространения информации, более широкий доступ к культурно-историческому наследию, развитие международного культурного обмена.
Обращаясь к историческому аспекту взаимоотношения культурной и политической элит, следует подчеркнуть, что эти отношения складывались в ходе смены элит культуры. Старая элита консервативных и правых взглядов большей частью эмигрировала, а левоориентированная постепенно включилась в новую институциональную структуру советской культуры, которая значительно отличалась от дореволюционной: системой господдержки, идеологическим воздействием и контролем, осуществляемым через аппарат госуправления и аппарат руководства творческими организациями. Хорошо отражает эту политико-административную новацию понятие «аппаратизация культуры».
Термин «аппаратизация культуры» [17], ввел видный социолог и политолог XX века М. Вебер. Он считал, что институты культуры отбрасываются и заменяются аппаратом, когда нужно создать нечто новое, известное только тому, кто предлагает концепцию этого нового, и тогда по идейным соображениям навязывается то, что считается нужным. То есть первоначальное условие становления аппаратизации – эмоциональная революция, отрицающая прежние культурные императивы.
Сочетание действия таких факторов, как инновационное стремление к обновлению стилей, жанров, языка героев произведений искусства, порожденное социальной революцией; общественная и государственная поддержка культуры; колоссально расширившаяся за счет народных масс аудитория творческой интеллигенции; принципиально новый социальный запрос и заказ на преображение человека средствами искусства вызвал небывалый энтузиазм не только у представителей новой элиты культуры, но и у значительной части старой, не уехавшей из страны.
Этот пафос и вектор усилий во многом совпадал с деятельностью партийно-политической элиты. Обращаясь к отмеченным выше работам, полемизирующим по поводу конформности и неконформности первой волны советской художественной элиты, следует рассматривать эти проблемы в сочетании с контекстом эпохи. Российская интеллигенция оказалась не только жертвой локомотива истории, но в значительной мере его конструктором и машинистом (как, впрочем, и другие влиятельные элиты советского общества).
Иными словами, включение творческой части художественной интеллигенции в решение задач социального проектирования, внимание и поддержка государства создавали условия, в которых разные фракции элиты культуры конкурировали за получение таких заказов.
Аромат творческого обновления и поддержки затягивал и менял точки зрения не только отечественных новоиспеченных художников и писателей, но и многоопытных художников Запада, взиравших на революционное обновление извне.
В 1938 году (год «Большого террора») известный писатель Андре Жид писал из России: «Никогда в жизни я не был окружен такой роскошью, всегда лучшее купе в поезде, лучший номер в гостинице, такая еда, что трудно представить себе. А что за прием! Какое внимание! Все приветствуют и аплодируют» [15, с. 194]. Создатель «Гойи» Л. Фейхтвангер, приехав в 1937 году в СССР, безоговорочно принял сторону Сталина и старался изо всех сил доказать, что «первая в мире страна социализма день ото дня все крепче и сильнее, народ живет все лучше и лучше...» [15, с. 194].
Пышные приемы, застолья, аплодисменты - все это действовало как усыпляющее совесть средство даже тех «интеллигентов-экспертов», которые были «до того» агрессивно и недоверчиво настроены по отношению к власти. До тех пор пока власти их превозносили, большинство из них смотрели на мир через розовые очки и переставали понимать тех, кому он не нравится. По сравнению с сонмом этих очень даже «подкупных» творческих лиц подлинных интеллектуалов, которых действительно можно было бы назвать «совестью человечества», - таких, как, скажем, Джордж Оруэлл или Бертран Рассел, - было очень немного.
(Окончание в следующем номере).
Литература
1. См.: Ашин Г.К., Охотский Е.В. Курс элитологии. М., 1999; Ашин Г.К., Игнатов В.Г., Понеделков А.В., Старостин A.M. Основы политической элитологии. М. 1999; Лапина Н., Чиракова А. Стратегии региональных элит: экономика, модели власти, политический выбор. М. 2000.
2. Ленин В.И. ПСС. Т. 51. С. 26.
3. Путь Евразии. Русская интеллигенция и судьба России. М., 1992. С. 232.
4. См.: Кондаков И.В. Введение в историю русской культуры. М., 1997; Комиссаров С.Н. Художественная интеллигенция: противоречия в сознании и деятельности. М., 1991; Богданова А.В. Музыка и власть. Постсталинский период. М., 1995; Купцова И.В. Художественная интеллигенция России (Размежевание и исход). СПб., 1996; Культурная политика и художественная жизнь. М., 1996; Зезина М.Р. Советская художественная интеллигенция и власть в 1950-е- 60-е годы. М., 1999; Кречмар Д. Политика и культура при Брежневе, Андропове и Черненко. 1970-1985 rr. М., 1997; Шубин А.В. От «застоя» к реформам. СССР в 1917-1985 гг. М., 2000.
5. Перегудов С.Л., Лапина И.М., Семененко И.Г. Группы интересов и Российское государство. М., 1999; Зудин А.Ю. Истоки перемен: культурная трансформация «позднесоветского» общества // МЭ и МО. 1999. № 4, 5.
6. См.: Ашин Г.К., Охотский Е.В. Курс элитологии. М., 1999. С. 291-295; Салмин A.M. Интеллектуальная элита и политическая власть // Полития. 1997. № 1.
7. См.: Андрунас Е.И. Информационная элита. М., 1991.
8. Подробнее см.: Радаев В.В., Шкаратан О.И. Социальная стратификация. М., 1995. С. 131-146; Ашин Г.К. Современные теории элит: Критический очерк. М., 1985.
9. Burnham J. The Managerial Revolution. N.-Y., 1941.
10. См., например: Струве П.Б. Интеллигенция и революция // Интеллигенция. Власть. Народ. Антология. М., 1993.; Федотов Г.П. Трагедия интеллигенции // О России и русской философской культуре. М., 1990; Актуальные проблемы историографии отечественной интеллигенции. Иваново, 1996; Дегтярев Е.Е., Егоров В.К. Интеллигенция и власть. М., 1993.
11. Солженицын А.И. Образованщина // Из-под глыб. М., 1990. С. 7.
12. Леонтьев К.Н. Восток, Россия и славянство. М., 1996. С. 289.
13. Ключевский В.О. Об интеллигенции // Ключевский В.О. Неопубликованные произведения. М., 1983. С. 298, 303.
14. По оценке к началу 60-х гг. XIX века в России насчитывалось около 20 тыс. человек с высшим образованием (См.: Лейкина-Свирская В.Р. Интеллигенция в России во второй половине XIX в. М., 1971).
15. См.: Русская интеллигенция. История и судьба. М., 1999. С. 120, 194.
16. Кормер В.Ф. Двойное сознание интеллигенции и псевдокультура // Вопросы философии. 1989. № 9.
17. Вебер М. Избр. произведения. М., 1990. С. 702.
УДК 316.35
|
