Гл. 4. Поэтика Жития Аввакума: проблема жанра и бытового плана
4.1. Проблема определения жанра Жития протопопа Аввакума: соотношение жанровых стихий
Характерологические особенности текста и подход к изучению его поэтики во многом зависят от жанра произведения. Случай с Житием Аввакума — особенный. Несмотря на указание в самом названии на принадлежность сочинения агиографической традиции и безусловное преобладание черт, свойственных именно житийным текстам, точное определение жанра этого произведения до сих пор остаётся проблемой для исследователей.
В. В. Виноградов в работе 1923 г. «О задачах стилистики. Наблюдение над стилем Жития протопопа Аввакума»100 дал самый значительный и полный анализ текста, который не утратил своей актуальности и сегодня. Проследив за стилистикой автобиографического повествования Аввакума, исследователь сделал вывод о соединении в Житии двух основных языковых пластов: первый пласт представляет собой разговорно-речевую стихию, близкую сказу, то есть, то, что сам Аввакум называл «вяканьем». Этот вариант повествования отличается повышенной эмоциональностью, интимностью дружественной беседы и всеми чертами, обычно присущими речи разговорной. Эта составляющая является стилистической основой текста. Второй пласт, как писал В. В. Виноградов, органически соединяющийся с «вяканьем», близок по своей природе библейскому стилю, так как он насыщен церковно-книжными элементами. Его характерными чертами являются возвышенность стиля, проповедническое начало, многократные отсылки к библейской истории. Каждое из указанных стилистических начал имеет свои характерные черты, связанные с особенностью их функционирования и символичностью текста. Однако разделение повествования на стилистические пласты происходит внутри жанра Жития, таким образом, исследователь подходит к сочинению Аввакума как к тексту, однозначно принадлежащему агиографической традиции.
А. Н. Робинсон в статье «Исповедь — проповедь (о художественности “Жития” Аввакума)»101 писал о том, что внешне и в наиболее общих особенностях автобиографическое сочинения протопопа следовало агиографической традиции, на что указывала, например, каноничность построения текста в своём трёхчастном повествовании102. Однако это лишь поверхностная характеристика текста.
В анализе Жития Робинсон исходит из представления о «двойственной сущности авторского образа», которая представлена в тексте сочетанием таких ипостасей героя как «грешный человек — пророк». Это соотносится и с жанровыми особенностями текста. Таким образом, по мнению исследователя, сочинение Аввакума является одновременно «проповедью» (которую осуществляет «пророк») и «исповедью» (покаяние «грешного человека»). Это сочетание определяет жанр Жития как промежуточный между каноническим средневековым житием и мемуарами нового времени.
«Житие» продолжало и обновляло традиции агиографии, замыкая в абстрактно литературные схемы повествование о герое как христианском подвижнике, воспроизводя его молитвы, видения, описывая акты его «чудотворений», эпизоды борьбы с искушениями и т. п. Ho в то же время автобиографический рассказ Аввакума как бы изнутри взрывал эти жанровые каноны, насыщаясь описаниями семейного быта героя, взаимоотношений его с друзьями и врагами, картинами жизненных тягот, анализом собственных переживаний103.
В результате, бытовой аспект получает развитие в том плане текста, который соотносится с жанром «исповеди». По словам А. Н. Робинсона, «“Исповедь” толкала автора к художественной свободе, к нарушению литературных шаблонов, их психологической модификации»104. В свою очередь «Проповедь» укрепляла каноны и сдерживала исповедническую стихию. Всё это повлекло за собой сочетание, способствовавшее особому взаимодействию «реалистичности» и «символичности».
Н. С. Демкова, посвящая в работе 1974 г. «Житие протопопа Аввакума»105 главу рассмотрению сюжета, композиции и художественному своеобразию памятника, оспаривает позицию А. Н. Робинсона. С её точки зрения, говорить о сочинении Аввакума как о бессюжетном произведении неправильно. Н. С. Демкова изучает этот памятник литературы именно как житие, обладающее законченной художественной структурой, поскольку текст имеет каноничную трёхчастную композицию, фабулу и «единый, осознанный автором художественный сюжет». И уже внутри текста определённого жанра исследовательница выделяет два типа повествования: «своеобразную событийную “сетку”», близкую летописному и документальному стилям, и нарратив новеллистического характера.
Н. М. Герасимова в работе «Поэтика “Жития” протопопа Аввакума»106 также затронула проблему его жанра. Она исходит из следующего понимания жанра: «жанр объединяет группу литературных произведений, характеризующихся общностью телеологии, поэтики и сферы применения»107. Упомянув взгляды предшествующих исследователей, Н. М. Герасимова пришла к выводу, согласно которому данный текст соотносится с посланиями апостола Павла. Для такого соотнесения по мнению автора есть четыре причины: сходный взгляд на догматические и религиозные вопросы, общность жизненной ситуации, ориентация Аввакума на личность ап. Павла и сходство поэтики апостольских Посланий и Жития. Жанр посланий предполагает обращение к адресату одновременно с широко разворачивающейся философской (богословской) составляющей. Н. М. Герасимова пишет:
Написанные в пограничной жизненной и исторической ситуации, они [сочинения протопопа Аввакума и апостола Павла] представляют собой образцы синкретического жанра, в котором совмещаются черты автобиографии, жития, беседы, толкования, сюжетного повествования, проповеди, поучения, исповеди, духовного завещания. Форма послания играет в этой гетерогенной жанровой структуре роль доминанты108.
О сложности точного определения жанра автобиографического сочинения Аввакума писал и В. Е. Гусев109, который, последовательно упоминая существующие подходы, говорил о неправильности абсолютизации какой-то одной жанровой черты. Так, исследователь приходит к мысли о синтетической природе жанра Жития, поскольку найти точный термин невероятно трудно.
Таким образом, видим, насколько сложна и разнообразна структура текста. Вопрос о жанровой принадлежности сочинения Аввакума до сих пор остаётся до конца не разрешённым. Н. В. Понырко, например, сопоставила его жанровую природу с духовными завещаниями110. Более того, совмещение в Житии двух стихий — «возвышенной» и «реалистичной» (которые часто были описаны исследователями) — порождает особое взаимодействие бытового и символического планов повествования.
4.2. Житие протопопа Аввакума в контексте автобиографических повестей второй половины XVI -XVII вв. Особенности взаимодействия сакрального и бытового планов в Житии Аввакума
Рассмотрим Житие в контексте литературы XVII века. Уже отмечалось, что в это время происходят активное отступление от канонов, вырабатывание понятия авторского текста и монополии создателя на его произведение, проявляется личностное начало. Особенную роль играет серьёзно усилившийся бытовой план.
В работе О. В. Липич111, были выделены исследовательницей черты Жития, которые отличают его от произведений того же периода, причём временные рамки автором статьи сужены — для рассмотрения берётся только вторая половина XVII века. Исследовательница обращает внимание на особую силу эмоционального воздействия на адресата. Достигается это с помощью полемического мастерства Аввакума, а не за счет логических аргументов, которыми обычно пользовались его современниками. Несмотря на развитие творчества Аввакума в старообрядческой традиции, от современников его отличала «широта интересов <�…>, актуализация библейских сюжетов, бытописание, психологизм, заступничество за обездоленных, непосредственность общения с читателем, жизнеутвеждающая позиция непримиримого борца»112.
А. М. Ранчин, сравнивая Житие Аввакума с такими текстами, как Повесть Мартирия Залецкого, Записка Елиазара Анзерского, Житие старца Епифания (хотя оно по своим литературным особенностям стоит ближе всех к Житию Аввакума), выделяет ряд значимых отличительных черт113 сочинения Аввакума. Его Житие, по мнению исследователя, стоит особняком среди других автобиографических произведений второй половины XVI — XVII вв., в которых уже проявлялось интимное индивидуальное восприятие мира, ощущений и переживаний.
В первую очередь необходимо отметить, что Житие Аввакума строится в хронологически верном порядке, за исключением нескольких эпизодов, помещенных в конце произведения. Настолько последовательное описание не наблюдается в других памятниках агиографического жанра данного периода114. Таким образом, события из жизни знаменитого своей стойкостью в вере и приверженности старым канонам протопопа представляются в тексте связно и последовательно, не создавая впечатления отрывочности, а как бы выстраивая и показывая весь жизненный путь.
К вопросу построения текста Жития обращался и А. Н. Робинсон. Он утверждает, что в Житии наблюдается два принципа группировки эпизодов: первый — житийно-схематический, отвечающий старой традиции; второй — реально-биографический, новшество которого состоит в том, что «эпизоды располагаются там преимущественно в хронологической последовательности и оказываются связанными общностью своего реального содержания»115.
Вторым отличительным качеством Жития, по мнению А. М. Ранчина, является наличие мощного бытового пласта в тексте, в том числе обилие предметных деталей. Роль этих элементов гораздо существеннее, чем в близком рассматриваемому нами тексту — в Житии старца Епифания. «Житие Аввакума глубоко нетрафаретно, Аввакум преисполнен внимания ко всем индивидуальным, неповторимым событиям своей жизни. Его переживания индивидуализированы» 116. Учёный пишет о сакрализации обыденного у Аввакума и в подтверждение своих слов приводит эпизод о рыбалке на озере Шакшу во время Даурской ссылки.
«Памятник рассматривается как миниатюрная модель многоуровневого мира, в которую «втянуты» и Господь с сонмом ангелов и святых и сатана с приспешниками, и рай и бездна, и ветхохаветная история и апокалипсическое будущее <�…>, и Символ веры и “каша с маслом”»
— Так характеризует особенности жизнеописания Аввакума О. В. Липич117.
Ту же точку зрения о снятии авртором оппозиции «сакрального и мирского» находим в работе Н. К. Гудзия — «Протопоп Аввакум как писатель и как культурно-историческое явление»118. По мнению автора, религиозное сознание Аввакума не стремилось к аскетическому отрицанию полноценной жизни в миру или жизни как таковой, а наоборот, оно утверждало «проникновение жизни во всех её бытовых подробностях религией»119. Таким образом, новаторство Аввакума как писателя состоит в том, что в его произведении нет строгой границы, разделяющей духовную, религиозную сторону от бытовой, которую, по причине несоответствия возвышенной тематике, не принято было включать в произведения агиографического жанра. В Житии наблюдается обратная тенденция взаимодействия и слияния этих двух планов повествования.
На использование Аввакумом бытовых деталей учёные-исследователи смотрели по-разному. Так, А. С. Дёмин, утверждал, что в древнерусской литературе «художественных деталей, создающих по нашему современному представлению иллюзию целого»120, не было и они появляются в литературе с XVII века. С точки зрения исследователя, текст насыщен реально-бытовыми подробностями, но они, по мнению А. С. Дёмина, «используются лишь как средство правдивого документального изображения»121.
Пьер Паскаль в обширной монографии «Протопоп Аввакум и начало раскола»122 затронул вопросы, связанные с Житием, в том числе слог и манеру письма протопопа. Французский исследователь находит Житие самым значительным трудом Аввакума, «в котором он больше всего раскрылся, в который больше всего вложил свою душу, весь свой темперамент»123. Рассматривая проблему источников, на которые опирался Аввакум, исследователь обращает внимание на фигуру Аввы Дорофея. Дорофей, по словам Пьера Паскаля, «пересыпал свои поучения рядом автобиографических подробностей, даже самого житейского характера» (Курсив мой – Е. К.). В связи с этим у Аввакума была возможность «использовать разговорный язык и тон»124. Обращение к манере письма Аввы Дорофея в совокупности с повлиявшим на слог Жития темпераментом протопопа Аввакума сделали текст его Жития эмоциональным и живым.
Пьер Паскаль не ограничивается одной лишь реалистической функцией деталей в тексте Жития. Ученый подчеркивал выборочность включения протопопом в свой текст фактических подробностей, которых, с точки зрения П. Паскаля, могла быть гораздо больше. Приводя в пример видение Аввакуму трех кораблей, он подчёркивает, что наравне с подробностями, ценными своим «реализмом», в Житии присутствует целый ряд деталей с символическим значением. Более того, в тексте «нет ни одного факта, который не выявлял бы действия Провидения», однако чудеса в тексте описываются не вполне исчерпывающе. По мнению Паскаля, Аввакум рассчитывает на активного читателя, который должен в своём сознании завершить описанную автором картину:
Автор редко прямо утверждает чудо: он ограничивается тем, что рассказывает о чудесных обстоятельствах данного события, и читатель, ибо последние у него должны были так же быть, — сам может сделать выводы125.
Однако представляется более верным подход Д. С. Лихачёва, который писал о том, что Аввакума нельзя назвать только бытописателем, поскольку в его сочинениях сохранилась важная средневековая особенность текста: «за бытовыми мелочами он [Аввакум] видит вечный, непреходящий смысл событий» и для него «всё в жизни символично, полно символического значения»126. Характеризуя символы в житии протопопа, исследователь отмечает важную вещь: «каждый из символов для него не отвлечённый знак, а конкретное, иногда до галлюцинаций127 доходящее явление – видение»128.
Гл. 5 Анализ эпизодов Жития протопопа Аввакума
5.1. Символ креста и мотив «imitatio Christi»
Исходя из положения о том, что в бытовых деталях находит отражение высший, символический смысл, рассмотрим на конкретном примере раскрытие важной для Аввакума идеи, а именно — идеи страдания праведника во имя Христа, в том числе, в сопоставлении собственных со страданий со страданиями Спасителя.
В работе «Автобиографические повествования в русской литературе второй половины XVI – XVII вв...» А. М. Ранчин писал о том, что в Житии Аввакума значение бытового пласта и реальных деталей сильнее, чем даже в Житии старца Епифания, поскольку протопоп осмысляет свою жизнь как текст, который развёртывается в постоянный путь борьбы и, что особенно важно в «сораспятии» с Христом»129.
В первом рассматриваемом нами эпизоде говорится о том, как Аввакума, уже арестованного после непродолжительного заключения, 15 сентября 1653 г. везли для расстрижения (лишения сана) в московский храм. Однако по просьбе государя было решено не лишать протопопа сана130. После этого Аввакума отвели в Сибирский приказ (один из органов государственного управления, который занимался различными связями с Сибирью). Указ Никона о ссылке протопопа с семьёй131 в сибирский город на реке Лене был смягчён по милости государя решением отправить семейство в Тобольск. Так началась «волокита» мученика, которая продлилась всю его последующую жизнь.
Посем паки меня из монастыря водили пешева на патриархов двор, также руки ростяня, и, стязався много со мною, паки также отвели. Таже и в Никитин день ход со кресты, а меня паки на телеге везли против крестов132. (Курсив мой — Е. К.).
Обратим внимание на то, в каком положении стражи ведут Аввакума: «руки ростяня». Вертикально расположенное тело («водили пешева») и раскинутые руки явно напоминают распятие. К тому же этот эпизод ассоциируется у читателя с Крестным путем Иисуса Христа, который несет крест на Голгофу. Аввакум идёт пешком, (как и Спаситель по улицам Иерусалима) в положении распятого. Здесь актуализируется смысл выражения «нести свой крест», то есть, не только переносить реальную тяжесть, но и физические и душевные муки, посланные от Господа и во имя Его. В следующем предложении читаем о том, по какому направлению везли Аввакума — «против крестов», то есть, против направления традиционного крестного хода. В комментариях к этому эпизоду А. Н. Робинсоном было указано, что процессия всегда двигалась от Успенского собора на восток Москвы, Аввакума же везли навстречу — от Андроньева монастыря в Кремль. По мнению комментатора, «встреча эта запомнилась Аввакуму надолго, так как должна была сильно унизить его, тем более, что в составе процессии было, несомненно, немало людей, хорошо его знавших»133. Однако мы считаем, что протопопу важно было включить в текст указание на направление не только по причине публичного характера происходящего. Безусловно, для Аввакума (и для сознания человека XVII века в целом, сохраняющего канонические представления о «плохом» и «хорошем» пространстве, времени, направлении и т.д.) это является очень значимым фактом, поэтому направление его пути в данном эпизоде принимает отрицательную коннотацию. Добавим, что вкладываемая автором ассоциация с распятием выявляет себя на внешнем (графическом) уровне в следующем предложения за счет повторенного дважды слова «крест»: «Таже и в Никитин день ход со кресты, а меня паки на телеге везли против крестов» (Курсив мой — Е. К.).
В первой фразе приведенного фрагмента читаем: «Посем паки водили меня пешева на патриархов двор». Патриарший двор, то есть двор патриарха Никона — главного антагониста Аввакума, в котором он видел проявление черт Антихриста, в своём роде выступает как место судилища и власти. Обратимся к Евангелию от Иоанна: «Отъ Каиафы повели Иисуса въ преторию»134 (Ин. 18:28). В обоих случаях употреблен глагол «вести», что усиливаети смысловое сходство этого эпизода с евангельской историей. Аввакума, осуждённого, как и Христа, ведут в здание власти на суд: Христа к Пилату для того, чтобы вынести ему вердикт, а Аввакума – чтобы расстричь.
Теперь обратимся к эпизоду, в котором смысл «крестного пути» или пути мученика раскрывается ещё более ярко. Речь идёт о том, как после десятилетней ссылки в Сибири Аввакум отправляется домой. Причём Афанасий Пашков, под чьим начальством находились протопоп и другие ссыльные, после получения грамоты выехал на Русь после на месяц раньше. Главным приемом, который использует Аввакум при описании своего отправления из Сибири и отъезде его начальника, является контраст. О поведении Пашкова в Житии говорится так: «Он в дощениках со оружием и с людми плыл, а слышал я, едучи, — от иноземцев дрожали и боялись». Более того, Афанасий даже надеялся на то, что, оставляя Аввакума самостоятельно добираться до Москвы, он, тем самым, обрекал его на гибель: «Он поехал, а меня не взял; умышлял во уме своем: “Хотя-де один и поедет, и ево-де убьют иноземцы”»135. Аввакум же, представляя собой пример смиренного и истово верующего христианина, пишет о себе так:
А я, месяц спустя после ево [Пашкова], набрав старых, и болных, и раненых, кои там негодны, человек з десяток, да я з женою и з детми — семнадцеть нас человек, в лотку седше, уповая на Христа и крест поставя на носу, поехали, амо же Бог наставит, ничево не бояся136.
Окружение Аввакума, которое он набрал для пути домой, представляется нам не случайным. В лодке вместе с ним находятся старые, больные люди и дети протопопа. С точки зрения христианина, эти люди — «сирые и убогие» — особенно угодны Господу, так же, как и дети. Евангельский образ детей здесь явно присутствует. В Евангелии сказано: «истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» Мф. 18:3). Аввакум укрепляет на носу лодки крест, показывая, что плывут они с мирными целями, благословляя свой путь, так как подразумевается, что деяния Аввакума угодны Богу. Одновременно крест, особенно при контрастном описании поведения Аввакума и Пашкова, представляет собой символ защиты и упования на Божью волю. Но можно понимать его и как знак прошлых и будущих страданий протопопа. Как и во время высылки священника в Сибирь, возникает отсылка к «крестному пути», одновременно подчеркивается идея смирения под тяжестью «креста», возложенного Господом на человека, что важно для мученика. Как видим, описание сибирской «волокиты» в Житии имеет кольцевое обрамление: начало и конец описания ссылки «осенены» образом креста. Образ креста вводится разными способами, но всегда через описание конкретных жизненных реалий.
Рассмотрим продолжение данного эпизода. Аввакум выкупает жестокого кормщика Василия, который раскаялся за содеянные грехи. Помимо него, спасает и ещё одного сбежавшего человека.
Да друга моего выкупил, Василия, которой там при Пашкове на людей ябедничал и крови проливал и моея головы искал <�…> А после Пашкова хотели ево казаки до смерти убить. И я, выпрося у них Христа ради, а прикащику выкуп дав, на Русь ево вывез, о
|
