§ 3. Основные признаки культуры речи как языковедческой дисциплины
В спонтанной речи мы пользуемся языком, как писал Г. О. Винокур, «импульсивно, следуя заданной, внушенной социальной норме» [3]. Однако даже в том случае, если говорящий образован и хорошо знает своей литературный язык – его лексику, грамматику, правописание и произношение, со временем его речь «по инерции» (при условии работы над языком) становится более осознанной, продуманной, целесообразной с точки зрения условий, ситуации и, конечно, избранного стиля общения. Никто не будет спорить с высказыванием о том, что речь культурного человека должна быть выше простого умения объясняться в быту. Коммуникативные аспекты речи в процессе овладения литературным языком являются едва ли не решающими. Однако, если думать о том, что именно составляет специфику культуры речи как особой языковедческой дисциплины, то нельзя не заметить, что для нее особенно важными являются: 1) проблема литературной–нормы, ее теоретическая и культурологическая интерпретации; 2) рёгулятивный аспект, предусматривающий поддержку, защиту и охрану русского языка от неблагоприятных и разрушительных влияний.
25 октября 1991 г. был принят закон о языках народов РСФСР, в котором русский язык объявлен государственным. В настоящее время разработана Федеральная программа поддержки русского языка. При создании сетки Федеральной программы язык рассматривался в трех главных аспектах: русский язык как государственный, как национальный и как мировой. В последнем случае предусматривалась функция русского языка как международного. Специально оговаривалась выработка государственной политики по отношению к русскому языку, что относится, бесспорно, и к культуре его использования. В докладе «Основные направления деятельности Совета по русскому языку при Президенте Российской Федерации» академик Е. П. Челышев сказал: «Русский язык является основой духовной культуры русского народа. Он формирует и объединяет нацию, связывает поколения, обеспечивает преемственность и постоянное обновление национальной культуры. Престиж русской нации, восприятие русского народа в других культурах во многом зависит от состояния русского языка. Опираясь на народную языковую традицию, многие замечательные русские писатели, ученые, общественные деятели внесли значительный вклад в становление русского национального языка, в совершенствование его литературной формы. Русский язык занимает достаточное место в ряду мировых языков, отличаясь развитой лексикой, богатством фразеологии, гибкостью и способностью выражать новые явления культуры, науки и общественной жизни» [38].
С государственной политикой связано общее направление деятельности государства в области языка. В компетенцию государства входит прежде всего защита широкой сферы функционирования языка. Можно привести один исторический пример. На протяжении всей первой половины XVIII в. и ранее в России преподавание в Академии велось не на русском, а на греческом и латинском языках. Лишь в 1747 г., то есть в середине XVIII в., по распоряжению, подписанному императрицей Елизаветой, в утвержденном регламенте Академии наук официальными языками для Академии были установлены два – латинский и русский. На полях устава рукой Ломоносова было приписано: «Ораторские речи должны быть все российские». По существу, только в последней трети XVIII в. – с 1767 г. (подумайте, как поздно!) – началось регулярное чтение лекций на русском языке, хотя часть лекций все же читалась на латыни. Только покровительство власти, помогло русским ученым в конце XVIII в. утвердить родной язык и в сфере науки, и в сфере преподавания.
Велика роль государства в деле развития русистики, филологического образования и преподавания русского языка, учреждения гуманитарных учреждений, их устройства и финансирования, что также составляет важнейшую часть поддержки русской культуры, науки и языка.
Имеются и негативные стороны попыток воздействия власти на язык. И тут важно помнить: следует изучать современный язык, но и его история нас многому учит. Если у реки можно изменить направление, забрать ее в коллекторы, то язык, который часто сравнивают с водной стихией, в коллекторные трубы не заберешь. Регулирование, связанное с языком, должно предполагать и долю свободы, возможность стилистического выбора. Мы обязаны учитывать, что иногда употребление слов носит стихийный характер. В этом отношении поучительны примеры прямого вмешательства власти и попытки ее воздействия на язык.
Так, Павел I запретил употребление слов общество, отечество, стража, граждане. Следовало говорить не граждане, а жители, не отечество, а государство, не стража, а караул, не клуб, а собрание. Наказание за нарушение предписаний было строгим. Известен факт, что за выражение «представители лесов» при виде некоторых деревьев сопровождавший Павла I дворянин был изгнан из экипажа государя. За неосторожные речи о персоне государя жестоко пытали.
В XX веке иллюстрации еще более разительны. Нельзя было говорить и думать, а тем более писать обо всем том, что не устраивало правящий режим. В советский период государством был создан специфический словарь идеологем и разработаны семантические сферы новой русской идеологии [17, 6–44]. В проспекте энциклопедического словаря-справочника «Культура русской речи» подчеркивается значение сознательного воздействия государственной власти на язык: «Формирование и поддержание особого идеологизированного языка является эффективным средством пропаганды, позволяющим создать определенную картину социальной действительности. Наличие или отсутствие термина как бы подтверждает наличие и отсутствие обозначаемого им явления (например, развитой социализм, новый класс)» [16, 93–94].
В соответствии с государственными идеологическими установлениями, которые в той или иной мере приходилось отражать в толковых словарях советской эпохи, были расставлены знаки оценки слов, относящихся к семантическому полю идеологем. Так, еще совсем недавно (до 90-х гг.) только с отрицательной коннотацией использовались все термины и номинации, относящиеся к правящим классам в XIX в.: аристократ, дворянин, буржуа, предприниматель, помещик, барин, крепостник, господин, вельможа и т. п. В наши дни активно развивается процесс энантиосемии и знаки оценок у многих из этих слов меняются на противоположные – из отрицательных на положительные, и наоборот.
Второй пример. Значительные полномочия были даны государственной цензуре и лицам, осуществляющим надзор за печатью. Так, министр иностранных дел А. Козырев вспоминал, что старый МИД (работавший при А. Громыко) старательно вычеркивал из всех мидовских документов словосочетание мировое сообщество: «Что это такое? С кем общаться? С капиталистическими странами? Увольте» (из телепрограммы НТВ «Герой дня» от 26 января 1996 г.).
Деятельность цензуры особенно памятна словарникам и лексикографам. Сохранились ставшие теперь историческими устные воспоминания. Членам редколлегии «Толкового словаря» под ред. Д. Н. Ушакова запомнилась, например, работа над буквой «Л». В одном из первых списков словника после слова ленинец шло слово лентяй. Редактор в издательстве спрашивал: «Чего вы хотите, чего добиваетесь?». Между этими словами тогда пришлось вставить слово ленинградец, хотя патронимическая лексика (типа москвич, архангелогородец и др.) в толковые словари не вводилась. В окончательном тексте словаря этой неловкости удалось избежать.
С. И. Ожегов рассказывал что во время дружбы с Германией в его «Словарь русского языка» было включено слово фюрер, а после разрыва с Германией оно было заменено междометием фъютъ. Однако политики приходят и уходят, а словари остаются. Если в первых изданиях словаря 40–50-х гг. слова фюрер нет, то в «Толковом словаре русского языка» С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой 1992 г. слово фюрер и междометие фъють расположены неподалеку друг от друга. Ясно, что подобное вмешательство власти в конце концов кончается ничем. Еще об одном эпизоде словарной работы рассказывал С. И. Ожегов. В первых изданиях его словаря было помещено слово хрущ с таким толкованием: «Название некоторых жуков, напр., майского» С иллюстрацией: «хрущ – вредитель сельского хозяйства». С 1958 по 1964 г., когда генсеком был Н. С. Хрущев, предпринявший ряд неудачных и просто даже разрушительных реформ в сельском хозяйстве, издательская цензура усмотрела ядовитый намек в иллюстрации к слову хрущ. Пример пришлось снять. В «Толковом словаре русского языка» С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой 1992 г. слов хрущ определяется так: «Жук с пластинчатыми усиками (часто вредитель растений)». Вслед за этим словом все же помещены лексические памятники деятельности Н. С. Хрущева: хрущевка (разг.) и хрущобы (прост, шутл.). Последнее воспринимается не столько как шутливая, сколько как ироническая номинация, по аналогии со словом трущобы.
После того как была провозглашена политика гласности (с 1985 г.) и официально отменена цензура, в обществе воцарилась свобода слова: пиши, как думаешь, говори, что хочешь. Ни запрета, ни контроля. Но, что очень плохо, нередко нет и необходимого самоконтроля, и тем более – даже попыток самоограничения. В этих условиях, конечно же, лица, облеченные государственной властью, не могут оставаться равнодушными к фактам откровенного бескультурья. Так, в одной из радиопередач 1996 г., которая называлась «Гражданин – общество – закон», состоялся диалог радиокомментатора и юриста.
Радиокомментатор: – Мой сосед в гараже ремонтировал машину вместе с пятнадцатилетним сыном, и его разговор был пересыпан нецензурными выражениями. Прямо сказать, из гаража раздавался мат-перемат.
Юрист: – Это мелкое хулиганство, и за это положен даже штраф.
Радиокомментатор: – Да, надо повышать культуру общения, должна утверждаться нетерпимость по отношению к этим явлениям.
Юрист: – Нецензурная брань в общественном месте недопустима.
По этому же поводу весьма характерно высказывание бывшего председателя российской телерадиокомпании О. Попцова в программе «Вести» 15 ноября 1995 г., когда проходила предвыборная кампания, связанная с избранием депутатов в шестую Государственную Думу. С экрана телевизора звучала ненормативная лексика, которую депутаты использовали в борьбе с конкурентами. О. Попцов, запретивший появление на экране некоторых фрагментов из теледебатов, прокомментировал свои запреты следующим образом: «Мат – это, безусловно, элементы лексики, но не элементы предвыборной агитации. У нас отменена политическая цензура, но цензура нравственная все же, бесспорно, будет. Цензура будет касаться элементов насилия, хамства, хулиганства и откровенной глупости». В связи с этим необходимо упомянуть и о действующем Уголовном кодексе Российской Федерации, в котором есть специальные статьи, предусматривающие наказание за оскорбления, то есть унижение чести и достоинства другого лица, выраженное в неприличной форме, так же как и за клевету, подрывающую репутацию человека (ст. 129 и 130).
В отличие от государственной политики (по отношению к языку) вектор лингвистической политики обращен в другую сторону, хотя вопросы защиты, охраны и поддержки литературного языка – общие для всех сфер. Перед лингвистами, филологами, преподавателями русского языка стоит задача воспитания и обогащения индивидуального культурного языкового опыта каждого человека. «Чем меньше культурный опыт человека, – замечал академик Д. С. Лихачев, – тем беднее не только его язык, но и «концептосфера» его словарного запаса, как активного, так и пассивного» [20, 5].
Наиболее точно значение и роль языковой политики определил проф. Г. О. Винокур в книге «Культура языка»: «Целью языковой политики может быть только сам язык. В противном случае ^зык превращается лишь в средство, объект достижения целей собственно политических, а не культурно-лингвистических. Языковая политика есть не что иное, как основанное на точном, научном понимании дела руководство социальными лингвистическими нуждами».
Роль лингвистов в языковом строительстве чрезвычайно велика. С одной стороны, они создают учебники по русскому языку, грамматики, стилистики, риторики и словари разного типа, которые аккумулируют сложившиеся к нашему времени культурные, преподавательские и научные знания. С другой стороны, не менее важна деятельность лингвистов в области защиты, поддержки и развития литературного языка как высшей формы существования языка в его обработанной полифункциональной стилистически дифференцированной системе. Являясь общенародным средством коммуникации, литературный язык вступает во взаимодействие с различными стратами национального языка – с региональными (в двуязычной или многоязычной среде), с диалектами (в деревнях разных областей страны), с городским просторечием, с жаргонами и профессиональными языковыми реализациями. Для литературного языка имеют значение не только отмеченные связи и взаимодействия по горизонтали, но и виртуальные (возможные при определенных условиях) характеристики по вертикали. Русский литературный язык при всей своей гибкости и разносторонней развитости на протяжении истории, в том числе и новейшей, никогда не оставался неизменным. В этих условиях неизбежно со всей остротой вставали и встают вопросы нормализации литературного языка, выработки единых кодификационных норм. Языковые нормы, как лексические, так и грамматические, регистрируются словарями, грамматиками, стилистиками, риториками. Такую регистрацию фиксацию языковой нормы теперь принято называть ее кодификацией (термин, предложенный чешским лингвистом профессором Б. Гавранком). В случаях достаточно частотных и регулярных кодификация не представляет трудностей и адекватна объективно существующей норме. Сложнее обстоит дело тогда, когда в речи встречаются варианты, потому что именно в этой ситуации возникает проблема выбора и проблема сопоставления, оценки вариантов с точки зрения их «литературности», соответствия нормам современного языка. Ведь наряду с очевидными случаями большего или меньшего «равенства» вариантов и такими же очевидными случаями явной неприемлемости одного из вариантов для литературного употребления располагается широкая зона сомнительных явлений допустимых, по мнению одних, и недопустимых, с точки зрения других (ср. отношение пуристов всех времен к новообразованиям). Встречаясь с подобными явлениями, давая им оценку, лингвист уже не просто регистрирует общепризнанное, единое, не вызывающее возражении употребление – он активно вмешивается в литературный язык, предписывая говорящим и пишущим, какую форму они должны употреблять, то есть занимается нормализацией языка термином нормализация, таким образом, обозначается сложный комплекс видов деятельности лингвистов, предполагающий: 1) изучение проблемы определения и установления норм литературного языка; 2) исследование в нормативных целях языковой практики отношении к теории; 3) приведение в систему, дальнейшее совершенствование и упорядочение правил употребления в случаях расхождения теории и практики, когда появляется необходимость укрепления норм литературного языка.
Идея нормативности, активного упорядочения словоупотребления, произношения, грамматических норм должна быть противопоставлена пассивной позиции объективистов, ставящих, задачи констатации и добросовестного описания всех фактов языка и не берущих на себя смелость выносить решения и рекомендации. Поза стороннего наблюдателя была в особенности не по душе лингвистам-русистам в 20-30-е гг. XX в., когда царила языковая смута и многие вопросы языкового строительства требовали незамедлительного практического разрешения. Вот одно из высказываний тех лет «некоторые думают, что нужно предоставить дело своей судьбе перемелется – мука будет; незачем вмешиваться в естественный процесс развития языка; все образуется со временем само собой «это – противники языковой политики…» [12, 48].
Не следует забывать, что языковая политика всегда считалась не только общим филологическим делом, она являлась и является средоточием многих интересов, а главное, всегда была проникнута оценочными суждениями. Проблема истинности таких суждений постоянно занимала С. И. Ожегова, основателя сектора культуры русской речи, и в теоретическом, и в практическом плане. В связи с этим важно обратиться к историческим основам нормализации русского литературного языка. В эпоху формирования русского национального языка вопросы его нормализации занимали значительное место в работе ученых. С. И. Ожегов подчеркивал, что именно тогда наметились два взаимно связанных критерия нормализации [22, 90–91].
Глава первой русской филологической школы М. В. Ломоносов выдвинул критерий исторической целесообразности в упорядочении норм литературного языка. М. В. Ломоносов разграничил стили литературного языка в зависимости от стилистической характеристики языковых единиц, тем самым впервые определив нормы стилей. Позиция осознанной, активной нормализации была самой характерной чертой взглядов ученого: «Ежели в народе слово испорчено, то старайся оное исправит?», – писал он в своей Риторике [21]. Этот принцип развивался в трудах его последователей вплоть до 30-х гг. XIX в. Второй критерий – социально-эстетическая оценка – преобладал в трудах В. К. Тредиаковского, а затем и в работах филологов карамзинской школы, определявших новое развитие принципов нормализации литературной, и прежде всего художественной, речи. Во второй половине XIX в. вопросы научной нормализации языка получили дальнейшее развитие в работах Я. К. Грота (1812–1893). Он впервые систематизировал и теоретически осмыслил свод орфографических законов литературного языка [9]. Нормативное направление исследований Я. К. Грота выразилось и в том, что он разрабатывал принципы составления областных, толковых и переводных словарей. Для нормативного «Словаря русского языка», издаваемого под руководством Я. К. Грота с 1891 г. (буквы А–Д) была разработана система грамматических и стилистических помет.
После смерти Я. К. Грота в Академии царила отвлеченная мысль, опиравшаяся на авторитеты и не вступавшая в заметное противоречие с главенствующей концепцией языка, в основе которой лежали исследования описательно-систематизаторского характера. Так, по мнению академика А. А. Шахматова, вопросы нормализации литературной речи стоят за пределами научного языкознания. Лишь начиная с 30-х гг. XX в. основные усилия молодых ученых нового направления – к их числу относились В. В. Виноградов, Г. О. Винокур, С. И. Ожегов, Л. В. Щерба и др. – были направлены на разработку идей активной нормализации литературного языка нового времени.
Основу нормализации языка составляет анализ современного состояния языка и его литературной нормы в свете закономерностей исторического развития. Языковая норма, хотя бы и неосознанная, свойственна разным формам существования языка – диалектам, языку народностей, общенародному языку. Но о языковой норме в полном смысле этого слова, то есть как о категории осознанной и фиксированной в общеобязательных правилах, можно говорить только применительно к эпохе формирования языка с сопутствующему этому процессу преобразованием его литературно-письменной формы.
Понятие нормы в разных областях деятельности оказывается существенным, но строится на основе различных конструктивных – признаков. Ср.: норма выпадения осадков (среднее количество осад-ков в то или иное время года) и норма права (свод общеобязательных правил поведения), норма прибавочной стоимости (отношение массы прибавочной стоимости к переменному капиталу, выраженное в процентах) и норма медицинских показателей здоровья (совокупность мер этих показателей в некоторых допустимых пределах) и т. д. К конструктивным признакам языковой нормы относятся план кодификации и план функционирования речевой деятельности, в процессе которой происходит реализация кодифицированных норм. В работах исследователей Пражского лингвистического кружка Б. Гавранка, М. Докулила, А. Едлички [31] подчеркивалась необходимость различать действительность нормы, ее реальную материализацию в нормативной литературе – в грамматиках, справочниках, стилистиках, риториках и словарях. Кодификация как сознанная норма, закрепленная в сводах правил, предназначенных для всех обучающихся языку, свойственна лишь литературному языку. Кодификация как свод языковых правил может существовать отдельно от говорящих. Тогда как функционирующие нормы, то есть нормы в действии, не могут существовать вне коллектива, вне личностей.
Идеал кодификации заключается незыблемости, стабильности языковых установлений. Функциональные же и стилистические потребности языка создают условия для возможных его изменении, прежде всего в норме употребления языковых единиц. Академик И. В. Ягич отмечал: «Против… отклонений от закономерных образований теория может некоторое время обороняться, но в конце концов она обычно уступает, потому что именно употребление – последняя инстанция, которой нельзя не покоряться» [41]. Значение фактора употребления подчеркнуто и в том определении нормы, которое предложил С. И. Ожегов: «Норма – это совокупность наиболее пригодных («правильных», «предпочитаемых») для обслуживания общества средств языка, складывающихся как результат отбора языковых элементов (лексических, произносительных, морфологических, синтаксических) из числа сосуществующих, наличествующих, образуемых вновь или извлекаемых из пассивного запаса прошлого в процессе социальной, в широком смысле, оценки этих элементов»
Дальнейшая разработка понятия нормы привела к появлению иных определений, например: «норма – реализация системы» [13] или: «Понятие нормы имплицитно предусматривает присутствие вероятностных оценок… Чтобы получить достаточно богатое описание норм речи, необходимо использовать весь интервал вероятностной меры от нуля до единицы» [30]. Но ни одно из этих определений не было столь емким и разносторонним, как определение Ожегова. В первом явно отсутствует исторический подход, не учтены и элементы социолингвистического характера. Во втором определении дается основа для объективной оценки количественной природы нормы, но нет ни системно-типологического подхода (как у Ожегова и у Косериу), ни тем более существенных компонентов исторической или социолингвистической оценки нормы. С диахронической точки зрения норму можно рассматривать как итог познания и отражения некоей стержневой, исторически отшлифованной сущности литературного языка, то конкретное прагматически рациональное начало, отталкиваясь от которого можно оценивать появляющиеся неологизмы, воспринимающиеся многими как хаотические, беспорядочные, портящие литературный язык или даже вредящие ему. Резкие и немотивированные отступления от литературной нормы – имеются в виду неправильные, неверные написания слов; погрешности в произношении; образования, противоречащие грамматическим и лексическим законам языка, – квалифицируются как ошибки. Типология ошибок, вызванных отклонениями от литературной нормы, охватывает все синтагматические и парадигматические ряды языковых единиц. Обычно ошибки изживаются в школе, на протяжении многолетнего обучения русскому языку. Тем не менее многие из них проскальзывают в повседневную речь даже образованных людей; иногда появляются в речи дикторов на радио и телевидении, в деловой речи и выступлениях депутатов и государственных деятелей. Поэтому уместно кратко напомнить об основных типах наиболее распространенных ошибок.
Ошибки квалифицируются по уровням языка. Прежде всего выделяются орфографические и пунктуационные ошибки, появляющиеся в результате нарушения правил правописания. Рекомендации правильного написания даются орфографическими словарями [26]. В устной речи различаются орфоэпические ошибки, связанные с отступлением от нормы в произносительной системе языка. Ошибки, наблюдающиеся в произношении и ударении слов, можно выправить в соответствии с рекомендациями орфоэпического словаря [27]. Грамматические ошибки, обусловленные нарушением грамматических законов языка, наблюдаются в образовании форм слов, в построении словосочетаний и предложений. В соответствии с тремя основными разделами грамматики различаются ошибки в словоизменении, словообразовании и синтаксисе. Эти ошибки преодолеваются, с одной стороны, с помощью грамматики [34], с другой – с помощью грамматических словарей [6, 10]. Последний пласт ошибок (по месту в типологии, но не по значению!) – лексические и лексикофразеологические. Лексические ошибки – неправильности или неточности в употреблении отдельных слов, появляющиеся в результате смешения паронимов, незнания точного значения слов, неуместного использования макаронизмов и т. п. Лексико-фразеологические ошибки в речи обусловлены неправильным употреблением слов в фразеологии: ср. глас вопящего в пустыне вместо глас вопиющего в пустыне; жить как Христос за пазухой вместо – жить как у Христа за пазухой; брать быков за рога вместо брать быка за рога, власть предержащие вместо власти предержащие (вариант в ед. ч. – власть предержащая ошибочное употребление появилось под влиянием фразеологизма власть имущие).
В связи с отклонением от современной стилистической нормы на всех уровнях языка различаются и стилистические ошибки. Эти ошибки заключаются в употреблении языковых единиц (слов, словосочетаний, предложений), обладающих стилистической окраской, не соответствующей стилистической окраске всего текста. Среди них должны быть отмечены лексико-стилистические и грамматико-стилистические ошибки. Такого рода отступления от нормы фиксируются прежде всего в словарях лексических трудностей русского языка [19], словарях паронимов [1] и фразеологических словарях [37].
В литературном языке существует пласт языковых единиц, стоящих на грани нормы и не-нормы. Этими единицами отмечены, как правило, «точки роста» в языке – те участки языковой системы, которые подвержены колебаниям нормы, возникающим в результате проявления неустойчивости, нестабильности языковых единиц плана выражения.
С этой точки зрения наиболее показательны пласты существующих вариантов в языке, составляющих один из важнейших объектов внимания нормализаторов.
Несколько слов о понятии вариантности. Вариантность следует рассматривать как свойство по терминологическому значению прилагательного вариантный. Обозначает она особое качество, связанное с существованием разновидности, видоизменения второстепенных элементов языковых сущностей, их частностей (вариантов) при сохранении того, что является основой (инварианта). С помощью этого термина характеризуются способы существования и функционирования дублетных элементов языковой системы на фонетическом, лексическом и грамматическом уровнях Принципиальным представляется соображение о том, что языковые варианты, относящиеся к разном языковым уровням, существенно различаются.
I. Варианты, различающиеся произношением звуков, составом фонем, местом ударением или комбинацией эти признаков, относятся к фонетическим с уточнением характера варьирующегося признака. Так, вариации произношения составляют круг орфоэпических вариантов.
Существование этих групп вариантов определяется состоянием звуковой системы русского языка. Поэтому различия между ними подчиняются определенным закономерностям этой системы: существуют варианты по произношению сочетаний согласных, безударных гласных, по произношению долгих согласных в заимствованных словах и т. д. «Орфоэпический словарь русского языка» (М., 1983) насчитывает 63 500 слов – величина, свидетельствующая о размахе колебаний норм на орфоэпическом уровне.
II. Грамматические варианты характеризуются прежде всего торжеством грамматической функции. Ведущим признаком грамматических вариаций оказывается критерий грамматической системности, предполагающий регулярное колебание грамматической формы. Так, строение цепи вариантов грамматической модели предполагает три необходимых элемента:
1) грамматический тип вариантов, то есть ряд варьирующихся форм-моделей. Например, словоизменительный тип инфинитива на -нуть и на -чь у ряда глаголов; т
2) варианты формы-модели внутри каждого типа: все формы на -нуть (один грамматический вариант этой модели) и все формы на -чь (второй вариант модели);
3) варианты словоформ: это лексемы, которые принимают один из варьирующихся формантов. В приведенном примере могут быть следующие варианты словоформ: достигнуть – достичь, застигнуть – застичь, настигнуть – настичь, постигнуть – постичь.
Варианты словоформ выступают в качестве параллели к вариантам слов. Однако у вариантов слов грамматическое значение не реализуется в ряду вариативной грамматической модели (ср.: качественное различие между лексическими вариантами типа брег – берег и вариантами форм род. п. ед.ч. у сущ. муж. р. на твердый согласный типа сыра – сыру, творога – творогу, сахара – сахару и т. д.).
В соответствии со структурой грамматики различаются три состава грамматических вариантов: 1) словоизменительные, представляющие собой варианты словоизменительных форм (форм рода типа спазм – спазма, падежных форм типа длиною – длиной, верховий – верховьев; причастных форм типа промерзший – промерзнувший и т. п.); 2) словообразовательные варианты, у которых вариативны словообразовательные аффиксы (типа накатка – накат – накатывание, экранизация – экранизирование, туристский – туристический, двусторонний – двухсторонний, межсоюзнический – междусоюзнический и т. п.); 3) синтаксические варианты, к которым относятся варианты управления, согласования и примыкания (типа большинство стремилось – большинство стремились, две основные задачи – две основных задачи, нельзя купить спичек – нельзя купить спички, просьба предоставить убежище – просьба о предоставлении убежища и т. п.).
В отличие от других типов языковых вариантов грамматические варианты отвечают четырем критериям: грамматической системности, регулярной взаимозаменяемости (эта черта присуща всем типам вариантов), функциональной эквивалентности грамматического значения в пределах взаимозаменяемых контекстов, однородности сравниваемых грамматических структур.
III. Лексические варианты, представляющие собой разновидности одного и того же слова, которые характеризуются тождественной лексико-семантической функцией и частичным различием звукового состава неформальной части слова (типа средина – середина, ветр – ветер, огнь – огонь, посребренный – посеребренный, позлатить – позолотить и др.). Группировки лексических вариантов определяются представлениями о системности лексики и обусловливаются характером парадигматических и синтагматических отношений в ней. В отличие от грамматических ряд лексических вариантов одномерен: он располагается "только по горизонтали, и при этом варианты слов характеризуются тождеством не означающего, а означаемого.
Различие в качестве вариантов определяет их историю, время сосуществования, то есть характер и продолжительность фазы вариантности, что особенно важно в нормативно-историческом аспекте. Орфоэпические и акцентные варианты существуют только в устных формах речи (однако проявляются и в стихотворных произведениях). Вековая история грамматических вариантов, с одной стороны, иногда однолетнее существование фонематических вариантов, на письме закрепленных в вариантах написания (типа фломастер и фламастер, постижерский и пастижерский) – с другой, должны осмысляться как неизбежная закономерность, осуществляющаяся для контрастных явлений языка по-разному. Бернард Шоу выразил эту мысль в остроумной форме: «Есть пятьдесят способов сказать да, пятьсот способов сказать нет и только единственный способ написать эти слова».
«Живой как жизнь» (по словам Гоголя) язык постоянно развивается. Меняется и литературная норма. «Крепость» литературной нормы, стабильность ее частей неоднородна. Так, устойчив и неизменен основной словарный фонд языка и стержневой каркас его грамматической системы. На протяжении многих веков остаются неизменными прямые значения слов – существительных типа стол, стул, дом, человек, мать, отец и др.; глаголов – есть, пить, смеяться, любить, плакать и др.; прилагательных – холодный, теплый, хороший, плохой, сладкий и др.
Части, связанные с пограничными зонами литературного языка, и прежде всего его стилистическими сферами, бывают подвержены изменениям, сдвигам и смещениям даже на протяжении одного столетия. В научных исследованиях литературного языка ХХ в. эти изменения детально охарактеризованы [35]. Обычно хронологический «шаг», в течение которого накапливаются существенные сдвиги, улавливаемые исследователями и характеризующиеся некоторыми объективными показателями, составляет от 10–20 до 30– 40 и более лет. Выявлены три типа эволюции: 1. Высокодинамический, или ускоренный, тип (10–20 лет); 2. Умеренны и, или, точнее, умеренно-динамический, тип эволюции, который характеризуется более плавными сдвигами во времени (30–40 лет); 3. Низкодинамический, или замедленный, тип эволюции, который характеризуется незначительным изменением состояния нормы, – изменением, близким к стагнирующему, замедленно-уравновешенному типу (50 и более лет).
Примером ускоренного типа эволюции служит вторжение иноязычной (преимущественно американской) лексики, наблюдающееся за последнее десятилетие – с 1985 по 1995 г. Бизнес-тур, бодибилдинг, дайджест, дилер, киллер, менеджмент, рэкет, эксклюзив, эксклюзивный и многие другие слова уже вошли в употребление, но еще не зарегистрированы ни в одном из толковых словарей. Примером умеренного типа эволюции могут быть произошедшие изменения в норме употребления многих грамматических вариантов, у которых на протяжении 30–40 лет так перевернулись соотношения вариативных форм, что нормативными стали не традиционные (характерные для языка XIX или начала XX в.), а конкурирующие варианты. Так, изменилось согласование сказуемого в форме прошедшего времени с подлежащим – существительным мужского рода в применении к лицам женского пола: варианты типа руководитель женской секции заявила, выступила заместитель председателя женсовета, гроссмейстер делала ничью за ничьей и т. п. Еще в 20-е гг. А. М. Пешковский писал: «В разговорном языке нам… приходилось уже слышать товарищ вошла, управдел сказала и т. д. На этих случаях как раз легче всего наблюдать и самостоятельную сторону значения рода глагола и его согласовательную сторону. Обычно мы в таких случаях чувствуем затруднение: сказать вышел про женщину невозможно, но и сочетать слово товарищ со словом вышла тоже неловко» [29, 190].
В 30–40-е гг. происходило постепенное укоренение разговорных форм, а к концу 60-х–началу 70-х гг. новая норма уже упрочилась в литературном языке.
Замедленный (низкодинамический) тип эволюции можно проиллюстрировать историей форм инфинитива некоторых глаголов на -нуть. Среди глаголов с формантом -стигнуть на протяжении уже двух веков (XIX и XX) употребляются два варианта: достигнуть – достичь, застигнуть – застичь, настигнуть – настичь, постигнуть – постичь. Несмотря на то что в наше время в разговорном языке явно предпочитается более короткий бессуфиксальный вариант (достичь, постичь, застичь, настичь), в письменном литературном языке встречаются оба варианта. Примеры на употребление вариантов с формантом -стигнуть: Она не удивлялась, не гневалась и не пыталась, подобно своим коллегам, постигнуть сложную душу преступника (Ю. Нагибин. Как трудно быть учителем); Чего он обязан достигнуть? (В. Тендряков. Свидание с Нефертити).
Следует заметить, что между тремя рельефно выраженными типами эволюции нормы не существует абсолютных границ, имеются и переходные формы, например, может наблюдаться умеренный характер эволюции, приближенный к ускоренному или, напротив, к замедленному типу.
Цель исследования закономерностей развития нормы обусловлена необходимостью теоретического решения ключевых вопросов формирования и осуществления научно обоснованной лингвистической политики.
Выбор рациональных нормативных решений не может основываться только на интуиции лингвиста или простого носителя языка и его здравом смысле. Современные ортологические исследования нуждаются в систематически разработанных прогнозах. Прогнозирование пороговых величин процессов развития нормы, знаменующих ее переломное изменение, – эти аспекты анализа связаны с представлением о продолжении в будущем тех тенденций, которые сложились в прошлом. Нормативно-целевой прогноз должен опираться на установленную систему активных показателей: важно предвидеть возможность их дальнейшего воздействия на общее течение языкового процесса.
Уже начиная с 50-х гг. в нашей стране разрабатывались основы прогностики как научной дисциплины, которая изучает общие принципы и методы прогнозирования развития объектов любой природы. Термин «прогноз» вошел в научный обиход сравнительно недавно, но к понятию, им выражаемому, наука обращалась на протяжении длительной истории. В сборнике рекомендуемых терминов, изданном Комитетом научно-технической терминологии, предлагается следующее определение прогноза: «Научно обоснованное суждение о возможных состояниях объекта в будущем и(или) об альтернативных путях и сроках их осуществления» [33, 6]. Обычно прогноз носит вероятностный характер. Это значит, что всегда оставляется возможность для сомнения. Важно все же, что позитивное прогностическое утверждение обладает определенной степенью достоверности. Оно тем более обоснованно и полно, чем надежнее и полнее исследование базового периода, прогнозного фона и всей совокупности условий, существенных для прогноза.
Существуют четыре метода лингвистического прогноза:
1) Метод исторической аналогии, который основан на установлении и использовании объекта прогнозирования с одинаковым по природе объектом, предшествовавшим в истории объекту исследования. Так, наплыв неумеренных заимствований в наше время нередко с нормативной точки зрения сопоставляют с аналогичным процессом во времена Петра I.
2) Экспертный метод прогнозирования, связанный с оценкой происходящих языковых процессов профессионалами и экспертами-лингвистами. Наиболее характерны в этом отношении экспертные оценки терминологических стандартов и широкая деятельность лингвистов, связанная с унификацией терминологии в производственной и научной сфере.
3) Метод, связанный с прогнозированием поведения системных единиц в тексте (на основе изучения законов порождения текста).
4) Метод перспективного прогноза нормы употребления языковых единиц на базе моделирования временных рядов.
Конкретный пример использования приема перспективного прогноза дает представление о прогнозе как о едином целостно-системном подходе к языку, основные звенья которого скреплены общей идеей. Поэтому этот метод необходимо проиллюстрировать более детально.
Сущность системного подхода особенно ярко обнаруживается в применении к явлениям грамматической вариантности. Сочетание «ошибочного» и «правильного» в употреблении языковых вариантов, объективного и субъективного факторов, влияющих на это употребление, относительная автономность отдельных грамматических категорий и пути взаимодействия категорий с грамматической подсистемой и системой в целом – все эти разносторонние аспекты процесса варьирования должны быть представлены в модели системного прогноза. Поскольку лингвистический прогноз мыслится как важный ориентир в разработке определенных решений, важно, чтобы в модели прогноза были отражены все основные стороны наблюдаемого процесса. При этом оказываются важными и внешние, и внутренние факторы. В прогностике их называют экзогенными показателями (вызываемыми внешними причинами) и эндогенными показателями (вызываемыми внутренними причинами). Так, к экзогенным показателям относится рост частоты употребления вариантов в связи с актуализацией инвариантной формы. Показатели, относящиеся к социолингвистическому аспекту речи, должны рассматриваться в тесной связи с факторами, внешними по отношению к языковой системе.
Структурные компоненты также составляют наиболее важную часть всей модели системного прогноза. Ниже помещено графическое изображение модели системного прогноза. При этом следует отметить, что, поскольку системный прогноз можно корректировать в различных направлениях, схема, содержащая наиболее существенные компоненты, может видоизменяться в каждом конкретном случае при непосредственном обращении к языковому материалу.
Одно из назначений модели – обнаружить зависимость (эластичность) показателей, динамика которых выявляется с помощью расчетов на основе экспериментальных наблюдений. Системная модель помогает выпукло показать сложившийся стереотип динамического равновесия взаимодействующих факторов, который оказывает влияние на ход варьирования, а тем самым и на характер выводов, заключающих экспериментальную работу.
На графике отражены, с одной стороны, варьирующиеся переменные, которые служат величинами, отправными для прогнозных расчетов. С другой стороны, в правой части графика помещены стабильные структурные показатели, которые влияют на динамику переменных величин. В левой части графика помещены статистические данные, полученные в результате проведенного эксперимента. В целом схеме придан обобщенный характер.
В представленной схеме сочетаются количественный, качественный, семасеологический и структурный аспекты. Что касается «квантифицированной» части прогноза, количественно и хронологически отнесенного к ближайшему периоду времени, – для него необходимо накопление необходимой статистической информации. Поскольку процесс эволюции литературной нормы идет сравнительно медленно, на первый взгляд, плавно и в одном направлении, целесообразным представляется обращение к традиционному, наиболее испытанному и разработанному приему перспективной экстраполяции ряда численных значений показателя количественных соотношений конкурирующих вариантов за определенный период времени. Тенденция изменений, выявленная в прошлом, будет действовать и в ближайшем будущем. Суждения о будущей литературной норме основаны на детальном исследовании ее прошлой эволюции. По английской пословице – «грядущие события назад свою бросают тень».
Если каждую из клеток помещенной на с. 40 схемы заполнить конкретными показателями, на выходе будет получена прогнозная информация, которая позволит определить предпочтительность квалификационных характеристик.
Приведенная схема ориентирована на конкретный прогностический анализ ряда грамматических явлений. Например, в этом отношении привлекала внимание подвижная, колеблющаяся норма употребления топонимов в современном литературном языке. Склонение топонимов представляет собой один из неустойчивых фрагментов грамматической системы. Как известно, топонимы составляют достаточно крупный пласт наименований. Во второе издание «Словаря географических названий СССР» (М., 1983) включено более 17 000 названий, а в третьем издании «Словаря географических названий зарубежных стран» (М., 1986) содержится 40 000 названий. Поскольку пословной кодификации топонимов в наиболее известных нормативных словарях не проводится, в практике работы сектора культуры русской речи ИРЯ РАН приходится постоянно сталкиваться с вопросами, касающимися грамматических характеристик топонимов. В частности, одним из наиболее спорных является вопрос о склоняемости или несклоняемости топонимов в сочетаниях с географическими терминами (типа в местечке Хансунг – в местечке Хансунге, из города Чан-лин-сянь – из города Чан-лин-сяня).
Тенденция развития нормы у вариантов этого типа проявлялась в изменении количественных показателей, приуроченных к последовательно сменяющимся хронологическим периодам – начала XX в., середины XX в. и конца 60-х – начала 70-х гг. Однако «жизнь неуклонно транспонирует будущее в настоящее, настоящее – в прошедшее». На основе статистических данных, характеризующих употребление топонимов на протяжении всего шестидесятилетия, выделенная динамика нормы послужила фактической основой для построения прогнозной ретроспекции.
Вследствие большой инерционности лингвистических процессов в рамках относительно коротких временных интервалов (от десяти до тридцати лет) основное внимание приходится уделять выявлению общих тенденций эволюции нормы. Вместе с тем полученные итоги предшествующего исторического развития непосредственно ориентируют нас не только на современную норму и существующие формы ее воплощения. Тенденция изменений, выявленная в прошлом, может быть перенесена на будущее, при этом характеристика процесса исследования может принять и более конкретные очертания. Здесь важно подчеркнуть различие между прогнозом и тенденцией. Функция прогнозирования заключается в оценке конкретных реализаций изучаемых процессов в недалеком будущем. Тогда как тенденция есть не что иное, как преобладающее направление развития событий, некоторые общие закономерности эволюции. Прогнозируемая величина в конкретной форме характеризует результаты процесса, осуществляющегося в рамках действующей тенденции.
Выявленная существенная черта однонаправленности развития находит свое яркое выражение в таком важном аспекте динамики нормы, который характеризуется понятием необратимости процесса. Несмотря на морфологическое своеобразие топонимики, ее современные грамматические свойства находятся в прямой зависимости от состояния нормы в общеязыковой системе. Поэтому те грамматические формы, которые были нормативными в XVIII и XIX вв., в наши дни будут интерпретироваться как отклонения от современной нормы литературного языка. По существу, возврат к старым грамматическим нормам в современном литературном языке невозможен. Ни один современный писатель не назвал бы свой рассказ так, как назвал его И. С. Тургенев в XIX в., – «Вечер в Сорренте»; тогда еще были употребительны склоняемые формы иноязычных топонимов на -о, -и. Теперь такие формы могут применяться только со специальным стилистическим заданием, а в нейтральной строго нормативной речи склоняемость этих форм не рекомендуется грамматикой.
На основе выявленных объективных характеристик даются четкие рекомендации в трудных случаях современного употребления. Так, на вопрос, нужно ли склонять топонимы Карелия, Грузия в сочетании с -географическим термином республика, ответ может быть следующим. Учитывая современную норму употребления сочетаний с термином республика, в деловых документах целесообразнее употреблять топоним в несклоняемой форме (положение республики Хакасия, поездка в республику Карелия; на территории республики Грузия и т. п.). Однако в разговорной речи допустимы и склоняемые варианты: дружба с республикой Грузией, братские отношения с республикой Хакасией и т. д.
В решении задач кодификации с успехом используются достижения техники [8]. Применение компьютера как средства работы с текстами необходимо и по той причине, что повышает производительность труда. Формализованные операции приучают к более строгим логическим процедурам в исследовании и сулят в дальнейшем открытие новых, неизвестных еще закономерностей [15].
Контрольные вопросы
1. Какие признаки культуры речи как языковедческой дисциплины составляют ее специфику?
2. Что такое языковая литературная норма? Дайте определение.
3. Каковы типы эволюции литературной нормы?
4. Какие факторы влияют на динамику литературной нормы? Можете ли вы привести примеры из собственных наблюдений над языком?
5. Что такое нормализация литературного языка и его кодификация?
6. Обратили ли вы внимание на классификацию ошибок и типологию языковых вариантов?
7. Какие ортологические словари (т. е. словари, рекомендующие нормы правильной речи) вы знаете? Обратите внимание на различие типов этих словарей.
|
