Приложение 1.
PR-кампания А. Кушнира. Певица Земфира.
1. Начало сотрудничества. Раскрутка проекта.
Я по натуре оптимист. Все будет хорошо, а дату лучше не уточнять. Земфира
Воскресным июньским утром 98 года я выехал с Курского вокзала в сторону подмосковной Балашихи, где в тот момент располагалась репетиционная база «Троллей». На пороге двухэтажного «Мумий Дома» я встретил бодрого Бурлакова — в спортивных брюках, домашних тапочках и с мусорным ведром. Леня нетерпеливо усадил меня в кресло, поставил в магнитофон кассету и включил звук на максимум. «Послушай, возможно, это будет новый артист „Утекай звукозапись“», — сказал Бурлаков и, взяв калькулятор, принялся на нем чего-то вычислять.
На кассете оказалось несколько композиций, записанных под простенький ритм-бокс. «Странно, трамваи не ходят кругами, а только от края до края», — доверительно пел знакомый женский голос. Вокал вроде бы Агузаровой, и в целом мне очень даже понравилось. «Классно, что Жанна бросила таблетки и начала писать песни, — обрадовался я, прослушав песню про девочку-скандал. — Мы что, будем теперь с Агузаровой работать?»
«Вот и не угадал, — ответил Бурлаков. — Это не Агузарова. Это — Земфира Рамазанова из Уфы».
Из дальнейших рассказов выяснилось, что пару недель назад питерские журналистки Ира и Юля передали эту кассету продюсеру «Троллей». Дело было в гримерке «Олимпийского», буквально за несколько минут до выступления «Троллей» на «Максидроме-98». Мы все тогда жутко волновались. Бурлаков машинально сунул кассету в карман куртки и пошел смотреть концерт. Как он ее не потерял, для меня остается загадкой. Суета там была чудовищная. Но… не потерял.
Через несколько дней Бурлаков все-таки добрался до своей куртки и вместе с музыкантами «Троллей» прослушал кассету. «Первой песней была „Минус 140“, спетая голосом Лаймы Вайкуле, — вспоминал впоследствии Леня. — Следующая была „Снег“. Все напряглись. Третья песня была „Скандал“ — после этого никаких вопросов не возникало. Я взял телефон и позвонил». Из рассказа Бурлакова следовало, что вскоре Земфира собирается приехать на несколько дней в Москву. Фактически это означало начало работы.
«Посмотри, как Земфира выступала в Уфе», — Леня включил видеомагнитофон и пошел ставить чайник. Телевизор стоял на огромном холодильнике «ЗИЛ», и концерт приходилось наблюдать, высоко задрав голову. В такой неловкой позе я увидел певицу впервые.
В центре сцены на высоком стуле сидело какое-то угловатое существо. Ноги и руки казались разбросаны по сторонам. Глаз видно не было — их прикрывала длиннющая челка… В руках у девушки была гитара, причем, как мне показалось, держала ее она крайне неловко. По крайней мере, ремня на гитаре не было. Где-то в углу спрятались клавишник, барабанщик и басист. Напротив сцены, на свежем воздухе, толпился праздно настроенный народ, которого собралось, на минуточку, тысяч десять-пятнадцать. Все это действо называлось День города.
«Можно я еще две песни спою?» — слегка жалостно обратилась Земфира к релаксирующим землякам. И, не дожидаясь ответа, затянула: «Мама-Америка, двадцать два берега…» Припев пела энергично — с напором и нездешней настойчивостью. По аранжировкам и сыгранности это выглядело очень сыро, но с голосом и внутренним драйвом у человека все было в порядке.
«Они там группу „Рондо“ разогревали, — не без иронии заметил Бурлаков. — Когда я с ней разговаривал, попросил привезти в Москву все песни, которые записаны».
Потом Леня заявил, что хочет изучать Коран — чтобы лучше понять психологию и традиции мусульман. В тот момент у меня возникло ощущение, что Бурлаков готовится к встрече с инопланетянкой. Я не на шутку прифигел, но промолчал и тоже решил «подтянуть знания». Коран я, конечно же, не осилил. Но к интервью начал готовиться «по науке».
Через несколько дней я встретился с Ирой Коротневой — той самой журналисткой из Питера, которая в «Олимпийском» передала кассету Бурлакову. Мы взяли пива и сели поболтать о Земфире. Считалось, что таким образом я погружаюсь в предмет исследований. Первый вопрос напрашивался сам собой: «Как ты познакомилась с Земфирой?»
«Я приехала из Питера на „Максидром“ и остановилась у своей московской приятельницы, —рассказывала Коротнева. — Приезжаю к ней прямо с поезда, часов в восемь утра. А у нее на диване спит незнакомая девушка. Продирает глаза и с ходу заявляет: „Привет! Меня зовут Земфира. Я — звезда“. И ставит мне кассету. И я понимаю, что это — звезда. И никуда от этого не денешься. Сидит в восемь утра и разглагольствует о жизни. В этот же день мне удалось ей помочь и передать кассету „Троллям“».
В процессе беседы выяснилось, что не так давно Земфире сделали операцию, после которой у нее над ухом остался шрам. Также выяснилось, что певица предпочитает имидж девочки-мальчика. Говорит, что у нее нет кумиров, но любит Агузарову, «Кино» и «Наутилус Помпилиус». Уверена, что никогда не будет давать автографы или делать футболки со своим изображением. Резкая и может подраться. Колючая, одним словом.
Того, что я узнал в результате этого разговора, для первого раза было достаточно. К интервью с восходящей башкирской звездой я был более-менее готов.
В день приезда Земфиры у нас с Лагутенко неожиданно нарисовалась куча телесъемок. Изначально предполагалось, что в этот день певица познакомится с креативной командой «Утекай звукозапись», мы обсудим совместные планы, а заодно сделаем интервью. Но жизнь внесла в наши намерения жесткие коррективы.
На встречу с Земфирой мы с Ильей опоздали на восемь часов. Ко всем нашим телесъемкам добавились московские пробки — короче, только под вечер мы подкатили к новой съемной квартире Бурлакова в Солнцево. В этот момент я обнаружил, что забыл свой диктофон в Останкино… Тем не менее настроение было приподнятое — нечто среднее между любопытством и ожиданием интриги.
Земфира тем временем находилась в компании Лени, его жены Вики и мамы Лагутенко Елены Борисовны. В течение целого дня Бурлаков обсуждал новые песни Земфиры, ежечасно подливал ей кофе и постоянно говорил: «Сейчас приедут».
Под ногами будущей рок-звезды гоношился пятилетний сын Бурлакова по имени Илья, который оглашал квартиру чудовищными криками. Певица и продюсер «Троллей» на эти вопли никак не реагировали. В своих многочасовых дискуссиях они перешли от анализа творчества Земфиры к последнему альбому Massive Attack. Cудя по всему, мнения у них разделились — они уже начали спорить…
Увидев входящего на кухню Лагутенко, Земфира прервала беседу и как-то неловко попыталась выбраться из-за стола. Так из-за узких парт встают ученики, когда в класс входит строгий завуч. «Сиди, сиди, — как-то по-доброму сказал Лагутенко, положив ей руку на плечо. — Извини, что опоздали. Давай знакомиться…»
«Я — Земфира», — не дав Бурлакову ее представить, громко заявила девушка. Глаза ее полыхали любопытством и каким-то языческим огнем. Она была одета в джинсы и футболку, на запястье болтался какой-то черный шелковый шнурок. Ноль косметики, ноль аксессуаров. На шее — видавшие виды пластмассовые наушники.
«Ну вот вы с Ильей и познакомились, — по-хозяйски заявил Бурлаков. — А это Саша Кушнир, я тебе о нем рассказывал. Сейчас вы пойдете делать интервью для пресс-релиза».
Я взял несколько листов бумаги, и мы с Земфирой пошли в спальню. Быстро и по-деловому. Спальня, похоже, была единственным местом в квартире, до которого не добрался воинственно настроенный ребенок.
Я представился и вкратце объяснил, для чего в этой жизни нужны пресс-релизы. Мол, для журналистов это что-то типа шпаргалки. «Давай немного поболтаем о тебе, — из широких штанин я достал бумагу и ручку. — Сейчас постарайся в развернутой форме ответить на несколько вопросов».
Начало первого в жизни Земфиры интервью было классическим. Стартовый вопрос был вообще простой: «Расскажи свою жизнь…»
«Мама у меня врач, папа — учитель истории, — уверенным голосом начала Земфира. — Я закончила музшколу по классу фортепиано, а потом — эстрадное отделение уфимского училища искусств. Закончила с красным дипломом по специальности „эстрадная вокалистка“».
Увидев, что я не успеваю записывать, Земфира чуть сбавила темп. Стала рассказывать, как в школе занималась в семи кружках одновременно. Одним из ее увлечений стал баскетбол, который закончился выступлениями за юниорскую сборную России.
После нескольких вопросов биографического плана мы перешли к музыке. «Как тебе „Мумий Тролль“»? — неожиданно спросил я.
«Сразу ли я подсела на „Мумий Тролль“? — как-то на свой лад переспросила Земфира. — Не-а… „Морская“ мимо пролетела… Я тогда не любила русский рок и слушала соул, джаз и Massive Attack. Я даже песню „Не пошлое“ хотела сделать в духе Massive Attack, но не получилось… А когда я с больным ухом лежала в больнице, знакомые ди-джеи принесли „Икру“. Мне все там понравилось — музыка, язык… Понравилась фраза „я не слабый, просто добрый“. А я всю жизнь мечтала написать фразу, по которой тебя будут помнить. Например: „Помнишь? Да нет, ни фига ты не помнишь“»…
Я рискнул нарушить ход беседы и поделился с Земфирой сомнениями на тему конвертируемости ее музыкантов. Речь, собственно говоря, шла об увиденном мною на видео концерте в Уфе.
«Когда я посмотрела видеозапись, первое впечатление было: „Это просто ужас“, — согласилась артистка. — Опозорились мы тогда страшно. Я увидела, как лажала группа, и поняла: „Мне надо петь очень хорошо“. В данной ситуации — это единственный выход».
«Как ты стала писать песни?» — Я задал ей вопрос, который впоследствии ей будут задавать сотни раз.
«Как-то среди бела дня закрылась в комнате и начала сочинять, — быстро ответила певица. — Но до этого у меня были уфимские кабаки. Целых четыре года… Репертуар? Джазовые стандарты, Тони Брэкстон, Мэрайя Кэри, а также песня группы „Мумий Тролль“ „Так надо“... У меня тогда даже прозвище появилось — „волшебный голос королевства“… Как-то ночью к нам в ресторан завалили пьяные братки и захотели послушать блатные песни… Получив отказ, достали пистолеты и несколько раз выстрелили в сторону сцены…»
«Когда будешь общаться с прессой, старайся не употреблять слово „ресторан“, — перебил я Земфиру. — Говори, что играла в уфимских кафе и ночных клубах. Никто не проверит… А то позиционирование у нас будет сильно хромать».
После некоторых раздумий Земфира согласилась и принялась вспоминать, как устроилась работать на местную радиостанцию «Европа Плюс». Там она впервые попробовала записываться. Самостоятельно. По ночам.
«Осенью 1997 года я впервые в жизни вошла в компьютер, — вспоминала Земфира. — И только следующим летом из него вышла. Это было лучшее время в моей жизни. К тому моменту я уже вдоволь напелась чужих песен. Теперь мне захотелось исполнять свои. Первой я записала „Снег“. У меня были готовы припев и первый куплет, а второго куплета не было. Придумала на ходу. Всем вокруг понравилось: „Давай, мол, еще!“»
Как я понял из рассказа, с пением в ресторане — под клавиши и саксофон — было покончено. Ближе к концу беседы я задал деликатный вопрос. «Часто ли у тебя бывали ситуации, когда ты по-настоящему пугалась?»
«Два раза было, — честно призналась артистка. — Когда по неделе песни не писались».
Я понимал, что Земфира общается откровенно. Но при этом меня не покидало ощущение, что если она и «рвет на себе рубаху» — то, что называется, не до конца. В принципе, для первого знакомства и это было неплохо.
…Судя по всему, нам пора было закругляться. Тем более что в нашу келью неумолимо начала проникать жизнь в облике неугомонного Бурлакова-младшего. По-видимому, в рамках боевой операции «Звездные войны в Солнцево» он при помощи пластмассового автомата уничтожил все население квартиры. Поскольку ребенок был не сильно управляемый и порой напоминал истребитель, надо было сматываться. Мы с Земфирой договорились встретиться у меня дома — послушать разной музыки и закончить интервью.
На прощанье певица вспомнила, что у нее с собой есть черно-белая фотография, и подарила ее мне — так сказать, для работы. Это был любительский снимок, на котором артистка выглядела лет на семнадцать-восемнадцать. Водолазка, аккуратная челка, гитара на коленях и очень внимательный, пристальный взгляд. Скажу честно, циклон в глазах Земфиры тогда не угадывался. Но все равно подарок меня порадовал и как-то по-своему согрел душу.
…На следующий день Земфира приехала без опозданий. Зашла в квартиру как хозяйка. Но без наглости. Поиграла на фортепиано, вежливо посмотрела картины на стенах. Быстрым движением руки изъяла с полки с компакт-дисками все самое актуальное: Tindersticks, Placebo и всех поющих женщин из каталога фирмы «4 AD». «Надо же, разбирается», — не без уважения подумал я.
«Как ты вообще решилась ехать в Москву?» — задал я ей вопрос, с которого, по уму, и надо было начинать общение.
«Когда играла в ресторане, — вспоминала Земфира, — часто появлялись умники, которые напьются, подойдут и скажут: „Девушка, вы так хорошо поете, почему бы вам не уехать в Москву?“ Меня все это страшно раздражало. В конце концов, они меня достали. И я решила поехать».
Что из этого получилось, я уже знал. Так мне тогда казалось. Позднее выяснилось, что знал я далеко не все. Не знал, в частности, что за несколько дней до передачи кассеты «Троллям» Земфира договорилась о сотрудничестве с совсем другим человеком. Переговоры она вела с продюсером группы «ЧайФ» Дмитрием Гройсманом.
Поскольку впоследствии мы с Димой неоднократно работали на разных рок-фестивалях, то не обсудить эту тему мы не могли. «Она пришла ко мне за неделю до „Максидрома“ 98-го года, — вспоминает продюсер группы «ЧайФ». — Мне секретарь говорит: „Заходила девушка, принесла кассету с песнями“. Я сел в машину, воткнул кассету. И песня „Снег“. Там все было в мужском варианте, не в женском. Не было ни аранжировки, ничего. Но сила голоса, подача и нерв впечатляли... На следующий день я увидел Земфиру воочию — в тяжелых ботинках с распущенными шнурками… Она пришла в потертых джинсах и в майке неизвестного цвета. Я ей сказал: „Мне интересно. Я готов поработать пополам: 50 на 50“. Земфира обрадовалась: „Ой, здорово! Мне максимум предлагали двадцать“. И мы ударили по рукам… Все, что ей нужно было от продюсера, — деньги на запись и связи. Больше ничего. Ее внутренний мир настолько богат: „Мама-Америка, двадцать два берега“. „Знаешь, почему двадцать два берега? — кричала она мне в трубку. — Потому что мне двадцать два года!“ Земфира была готова делиться всем, что у нее на душе, ей очень хотелось двигаться вперед... И мы стали готовиться к записи. И вдруг выяснилось, что продюсер „Троллей“ Бурлаков на „Мосфильме“ готовит ей запись».
Конец цитаты. Когда я позднее поведал эту историю Бурлакову, он даже и бровью не повел. «Первый раз, когда мы встретились с Земфирой, я ей сказал: „Нужно еще шесть-семь песен“. Она сказала: „Да? Тебе еще шесть-семь песен? Может, я тебе буду писать всю жизнь? А ты будешь выбирать?“ Развернулась и ушла».
«Я очень импульсивный человек, и очень многие поступки — это следствия каких-то моих порывов, — рассказывает Земфира. — И когда я затем начинаю анализировать, я совершенно четко вижу свои ошибки. Но ведь вряд ли можно вести себя неестественно, если тобой руководят порывы… При первых встречах с Бурлаковым я обиделась, что его не устроило качество каких-то моих песен. Я подумала: „А не пойти ли тебе далеко вместе со своим «Мумий Троллем?»“… Потому что он мне сказал: „Хочу сделать альбом, сплошь состоящий из хитов“. А мне, конечно, казалось, что у меня все хиты. А ему так не казалось. Я обиделась страшно и уехала обратно. И, возможно, эта обида простимулировала меня на написание каких-то еще сильных композиций. Спустя месяц я отправила Бурлакову мини-диск, на котором была новая песня „СПИД“. Леня сразу подумал, что я больна СПИДом и нужно срочно записывать альбом. Пока я не умерла».
2. Подготовительный этап. Запись.
Никогда никому не позволяйте влезать своими длинными пальцами в ваш замысел. Дэвид Линч
К осени 98 года у Земфиры было написано и заархивировано порядка тридцати песен. Они лились из нее потоком — одна ярче другой. Будучи по гороскопу Девой, Земфира с патологической аккуратностью записывала их в тетрадки. Затем сбрасывала на компьютер.
Когда я впервые послушал демо-вариант альбома, не полюбить автора было нельзя. Впрочем, как и сами песни. Откуда-то из темной ямы космоса вырвался поток свежего ветра. Ощущение было непередаваемое — вот так, по-простому, прямо с улицы, в жизнь пришло что-то новое и неизведанное. «Танк», — сказал кто-то из друзей. Действительно, она была как танк.
Одной из последних Земфира написала «Ариведерчи». Как известно, строки про «корабли в моей гавани» были придуманы в самолете Москва—Уфа… Диктофона у нее не было, поэтому Земфира всю дорогу боялась забыть слова и музыку. Но, слава богу, не забыла.
«На репетиции, исполняя эту песню впервые, я проговаривала слова не вслух, а про себя, — рассказывала певица. — Иначе бы я чувствовала себя словно раздетой».
…В последний момент Бурлаков обнаружил на одной из старых кассет Земфиры песню «Маечки». Позвонил мне ночью, долго восторгался строчкой «Анечка просила снять маечки». На следующий день после нелегких баталий «Маечки» включили в альбом. Теперь проблема состояла в том, какую песню оттуда изъять, — уж больно все были хороши.
«Я настаивала, чтобы убрали „Ариведерчи“, Бурлаков — „Синоптика“, — рассказывала Земфира. — В итоге обе песни оставили, а убрали „Маму-Америку“».
Я расстроился, но времени на сантименты уже не оставалось. На днях из Уфы приезжали музыканты Земфиры — несколько репетиций, и вперед, на «Мосфильм», записывать альбом. Но мы даже не догадывались, какие приключения ждут нас впереди. Дело в том, что, впервые оказавшись в студии, уфимские музыканты не смогли сыграть ряд инструментальных партий. В срочном порядке на «Мосфильм» были рекрутированы музыканты «Троллей» Юра Цалер и Олег Пунгин. Фракцию группы «Мумий Тролль» возглавлял Лагутенко, который осуществлял художественное руководство творческим процессом.
Студия «Мосфильм» была арендована с 20 по 30 октября 1998 года. На большее количество смен банально не хватало денег. «На первом альбоме со студийным временем была очень жесткая ситуация, — вспоминает Земфира. — Бурлаков и Лагутенко, когда вкладывали деньги, руководствовались только верой в нашу музыку. Ни один здравомыслящий человек тогда ни во что деньги не вкладывал, а наоборот, пытался вернуть потерянное. И это меня очень к „Троллям“ расположило».
Из-за сжатых сроков напряженная обстановка во время записи порой переходила в нервную, а из нервной — в боевую. «Земфира часто бывает неуступчивой по отношению к своему музыкальному материалу», — сказал где-то на третий день работы Юра Цалер. Зная деликатный характер гитариста «Троллей», я понимал, что в студии происходит настоящее рубилово. И представил картину: характер Ильи и характер Земфиры. Зажмурил глаза. Из глаз посыпались искры…
На следующий день я позвонил Земфире — типа как первые впечатления? Задать вопрос я не успел — певица будто бы ждала звонка. Она тут же «включила рубильник»: «Ты знаешь, а ведь твой Илья, оказывается, настоящий диктатор… Говорит, что клавиш на альбоме слишком много! Говорит что я — Раймонд Паулс в юбке. А я отвечаю: „А что ты, собственно говоря, имеешь против Паулса? Он отличный композитор! И вообще, мне что, теперь выкинуть все четыре года учебы в училище?“»
Как я понял из монолога, речь шла о фортепианном соло в песне «Минус 140». «Земфира часто игнорировала мнение Лагутенко, — комментирует эту ситуацию присутствовавший на сессии уфимский приятель певицы Аркадий Мухтаров. — Тогда Илья звонил Бурлакову и говорил, что они там какую-то эстраду записывают… Но своими звонками Лагутенко ничего не добился. Потому что ни Бурлаков, ни кто-нибудь другой не может на этого артиста повлиять. Земфира — это какой-то праздник непослушания. Она просто хлопнет дверью и уйдет».
«Праздник непослушания» продолжался на протяжении всей сессии. В один из дней я приехал на «Мосфильм» вместе с корреспондентом MTV Юрой Яроцким. Нам надо было сделать репортаж том, что на «Утекай звукозапись» появилась новая артистка, которая пишет дебютный альбом, продюсируемый Лагутенко. Илья, естественно, выступал в роли информационного магнита…
Сюжет для «News-блока» состоял из двух условных частей: интервью с продюсером и интервью с артисткой. Вскоре выяснилось, что оба персонажа — артистка и продюсер — друг друга стоили.
Лагутенко, глядя в телекамеру честными глазами, выкатил телегу о том, что ехал мимо студии и зашел поглядеть — может, иногда посоветовать чего-нибудь. «Я не продюсер, я советчик», — закончил свое мини-интервью лидер «Троллей».
Земфира, увидев телекамеру MTV, села на стул, развернула его спиной к объективу и стала прятаться за спинкой. Я бы даже сказал, скрываться. Мои призывы особого успеха не имели — госпожа Рамазанова отделалась общими словами — и то неохотно.
«Как ты думаешь, понравится ли стране твой альбом?» — спросил у певицы корреспондент канала MTV. «Да, — ответила будущая звезда. — Я старалась». Больше нам не удалось вытянуть ни слова.
…В эти же дни в Москву прибыл главный редактор журнала «FUZZ» Александр Долгов. Он заглянул на «Мосфильм» в тот самый момент, когда Бурлаков, активно жестикулируя, пытался объяснить Земфире, как именно ей нужно петь. Артистка несколько раз начинала петь песню про ракеты, но нужного эффекта добиться не могла.
«Меня поразило в Земфире ее чувство собственного достоинства и колючесть, — вспоминает Долгов. — Ощущался тяжелый характер, он был виден уже в этой стадии. Над ней довлел Бурлаков, пытался навязать ей что-то свое, а она сопротивлялась. Все-таки гнула свою линию и не соглашалась».
Редкий случай, когда тандему Лагутенко—Бурлаков удалось «уломать» певицу, произошел во время песни «Земфира». Илья предложил вместо барабанов записать смягченный ритм-бокс, а вместо баса — контрабас, на котором сыграет Цалер. И — о, чудо! — Земфира согласилась.
«У нас не было контрабаса, но мы вспомнили, что рядом есть симфонический зал, — рассказывает Земфира. — Мы пошли туда, стырили контрабас, быстро на нем сыграли и быстро вернули. Никто ничего не заметил».
Когда все инструментальные партии были записаны, «Тролли» покинули «Мосфильм» и отправились на гастроли в Прибалтику.
Земфира осталась в студии вместе с уфимскими музыкантами и звукорежиссером Володей Овчинниковым. Задача перед ними стояла архисложная — за одну смену записать все вокальные партии. Об этой супернагрузке Земфиры я узнал ночью, находясь в купе поезда Москва—Рига. «Да, здорово вы придумали, — сказал я, обращаясь к Цалеру. — За неделю, не сильно парясь, записали инструментал, а потом устроили девочке „Отдыхай звукозапись“… Мол, ты больше всех выебывалась — теперь пиши вокал за один день. Заодно сама „вытравишь“ из голоса остатки вокальной манеры Агузаровой. Круто, конечно…»
Цалер молчал. Лагутенко задумчиво смотрел в темное окно. За окном стояла черная, как африканский континент, подмосковная ночь. Что там Илье удалось разглядеть, было неясно…
Поскольку в последний день сессии меня в студии не было, я не знаю подробностей. Доподлинно известно только одно — на каких-то нечеловеческих сверхусилиях Земфира умудрилась все вокальные партии записать. Как именно ей это удалось — непонятно.
«Я даже не сразу поняла, куда полезла», — признавалась впоследствии Земфира, но спустя несколько дней после сессии была уже куда менее политкорректна. «Суки, они хотели, чтобы я за один день записала весь вокал», — жаловалась Земфира в приватной беседе знакомым питерским журналисткам, которые полгода назад передали кассету Бурлакову.
Дело происходило на квартире Иры Коротневой, куда после «Мосфильма» приехала Земфира. По иронии судьбы, там же был мой старинный друг и редактор журнала «КонтрКультУра» Сергей Гурьев. Встреча с башкирской певицей произвела на одного из организаторов легендарного рок-фестиваля в Подольске сильнейшее впечатление.
«Больше всего меня потряс внешний вид Земфиры, — вспоминает Гурьев. — Выглядела она почти как бомж — была одета в какие-то серо-черные обноски, а на абсолютно запущенное по части кожи и волос лицо вообще нельзя было смотреть без слез. „Да, — думал я, — стилистам-визажистам тут работы явно не на один год! Интересно, как они из такого положения выйдут?“ Среди всей этой визуальной беспонтовщины, однако, сразу выделялись глаза — невероятно живые, наполненные огромной внутренней энергией. Вместо Земфиры в целом говорить хотелось именно о ее глазах — их, и только их, как-то характеризовать: быстрые, уверенные, страстные, сильные… Словно именно там концентрировалась ее личность. Остальное на их фоне теряло смысл… Мне хотелось послушать хоть кусочек только что записанного альбома, который сама Земфира непрерывно слушала в наушниках — ей это было нужно для работы. Она мне дала буквально на двадцать секунд — и я попал, кажется на „Синоптика“. Показалось, что голос сильный, по-хорошему сырой, самобытный и самозабвенный. Что все это сделано просто и эффективно — и, наверное, действительно выстрелит. Долго слушать мои впечатления Земфира не стала: ее явно больше интересовали собственные эмоции».
Когда мы вернулись из Прибалтики, а Земфира — из Питера, мне показалось, что артистка перестала психовать. Ей удалось договориться с Бурлаковым, что вокал на нескольких композициях она перепоет в Лондоне, где вскоре планировалось смикшировать и отмастерить материал. Как бы там ни было, к зиме 99 года альбом процентов на восемьдесят был готов. Незадолго до Рождества певица презентовала мне этот вариант, взяв с меня слово никому эту версию не переписывать.
«Я летела в самолете, слушала весь альбом, — сказала Земфира. — Мне показалось, что в нем нет ничего лишнего. Нет ощущения, что чего-то не хватает. По-моему, все в нем закончено».
Как ни странно, обещание не переписывать альбом я сдержал — хотя желающих иметь копию было предостаточно. Сами понимаете…
Однако в любом договоре — тем более, устном — можно легко найти лазейки. Дело в том, что никто мне не запрещал слушать этот альбом вместе с друзьями-журналистами. Что я вскоре и сделал.
Сразу после новогодних праздников я собрал человек десять в центре зала метро «Преображенская площадь». Собрались будущие редактора и корреспонденты русского «New Musical Express», представители «Живого звука», «Viva!», «Столицы», «Вечерней Москвы», «Турне».
Сценарий встречи был на редкость простой: мы пришли на мою съемную квартиру (где я когда-то познакомился с Лагутенко), сели на пол и прослушали весь альбом. Целиком.
Когда на кассетнике закончила играть последняя песня, в квартире наступила тишина. Затем все загалдели, перебивая друг друга. Кто-то просил поставить еще раз, кто-то — дать переписать. Всем было отказано. Чувство голода — неплохая диета в ожидании пластинки. Но из квартиры все выпорхнули разгоряченные и одухотворенные.
Я был на седьмом небе от счастья — значит, пахали мы все-таки не зря. Из-за последствий дефолта нам приходилось трудиться за символическую плату. Бурлаков с Лагутенко несли существенный финансовый риск. Это была работа за идею, работа на грядущий результат. «Тайная вечеря» с журналистами еще раз доказала, что результат обязательно придет.
|
