Книга синана
|
Скачать 1.59 Mb.
|
Глеб ШульпяковКНИГА СИНАНА Роман 1. Одни говорили, он умер в день, когда ему исполнилось сто лет, другие, что погиб накануне, осматривая печные трубы на дворцовой кухне, третьи сходились, что скончался через месяц в феврале, о чем в архивах Стамбула имелась, пока не исчезла, казенная запись, вот и числа на могильном камне говорили то же, но известняк, дело известное, недолговечен и дата стерлась раньше, чем ее успели запомнить, и спустя время споры пошли по новой, пока не решили считать, что умер он в возрасте около ста лет - и на том бы делу конец, только в Конье (вечно эта Конья!) объявился полвека спустя дервиш родом из Кайсери, и утверждал этот дервиш в кофейне на базарной площади, что видел его своими глазами, седым, как положено старцу, и незрячим, потому что ослепил себя золотой иглой, которая принадлежала, говорил он, еще великому Бехзаду из Герата, а потом показывал мне в городе мечети и караван-сараи, фонтаны и бани, мосты и беседки, а если вы спросите, как же слепец мог что-то показывать, отвечу: когда художник ослепляет себя иглой, тьма не сразу опускается на мир и он долго различает предметы вокруг, хотя все чаще предпочитает вспоминать мир таким, каким его видел Аллах. 2. Я приехал в Одессу на поезде и в тот же вечер собирался сесть на паром до Стамбула. Билет заказал в Москве, он лежал в кармане. С вокзала, купив кулек арахиса, отправился в порт. В Одессе я был однажды, когда мне исполнилось три года. Отец тогда жил с нами и мы поехали на море все вместе. Помню, на длинной лестнице я уронил мороженое и разревелся. А он купил коробку эскимо и поставил прямо на землю. От коробки шел пар, отец улыбался. Вот и все, что запомнилось. Я шел по широкой улице города, уж не знаю как она называлась. Меж домов качался как вода в аквариуме воздух, из подворотен тянуло кошатиной, печным дымом. Скрипела на ветру штукатурка. Обогнув зеленого Дюка, спустился по лестнице. Зал ожидания пустовал - даже газированную воду из автомата не отпускали. Все шторки на кассах висели задернутыми. Сквозь ткань пробивался свет и я постучал по стеклу. Послышался смех и скрип фольги. Я наугад объяснил ситуацию. В тишине зашуршали бумагами, потом раздался женский голос: билеты на паром не проданы, рейс отменяется. И между шторок, как в цирке, возникла рука. Рукой нетерпеливо помахали и я покорно выложил паспорт и билеты. В кассе снова зашелестело. Через минуту на стойке появились деньги, свет погас. «Да не сходите вы так с ума, - донеслось в спину. - Возьмите самолет и завтра будете у себя в Стамбуле!» Электричество отключилось и газированный автомат, поперхнувшись, заглох. Я потащился наверх, перебрасывая рюкзак с плеча на плечо. В сквере по левую руку от Дюка слонялся молоденький солдат в зеленой, как памятник, гимнастерке. Я спросил у него дорогу к авиакассам и тот поспешно согласился проводить - как будто этого и дожидался. По пути он рассказывал про службу в инженерных войсках. Они, говорил солдат, глотали гвозди. Я купил место на утренний рейс, турецкие авиалинии. Для ночлега мне посоветовали гостиницу «Красная». Дорогу до «Красной» опять показывал солдатик. Когда-то гостиница «Красная» считалась самым шикарным заведением Одессы. Видимо, в память об этом с меня содрали сотню за ночь. «Вы же иностранец» - криво улыбнулись бровастые девки за стойкой. Поднимаясь по ступенькам, обернулся - за стеклом на улице маячила гимнастерка. Все это время солдат ждал на улице и уходить не собирался. Я лег в ботинках на койку, расстегнул ремень. Не помню, сколько пролежал в темноте. Может быть пять минут, может час. За стеной сифонил унитаз, под потолком скрипела лепнина. Кажется, я задремал, когда у дверей раздался короткий шорох. Это были полароидные снимки, которые кто-то сунул под дверь. Я присел около снимков на корточки. Чернобровая девица с белым одутловатым лицом, на обороте имя «Изабелла». Номер внутреннего телефона. Две другие девицы Лидия и Земфира мало чем отличались от Изабеллы. И я отправил винный набор обратно в щель. Выглянув через пять минут, обнаружил, что они исчезли. Кое-как ополоснувшись холодной водой, встал на коврик и снова огляделся. Комната как комната, ничего особенного. Осунувшийся шкаф, тумбочка, салфетка в чайных разводах. Кособокий абажур. А между окон под стеклом в рамке - карта. Старая карта Черного моря с промерами глубин и рисунком береговой полосы. Я долго изучал ее, пока наконец не заметил отражение собственного лица. Острова, заливы, дельты - вся география разместилась на моей физиономии. Плохо выбритая Болгария, родимое пятно Крыма, турецкая борода. Поставив будильник на семь утра, я закрыл глаза и понял, что меня снова укачивает. Обхватил край дивана. Где-то в порту голосил траулер, хлопнуло окно, послышался звон посуды. Я засыпал в Одессе, которая была эпизодом моего безмятежного детства, а теперь стала эпизодом зрелости. Между этими городами уместилась жизнь длинною в тридцать лет. Спал без сновидений и лишь под утро мне приснился короткий сон. Я увидел гостиничный номер с диваном и картой моря. Но кто лежал на диване, разглядеть не удалось. 3. Зачем люди снимаются с места? едут куда подальше? Говорят, путешествуя, люди бегут от себя. Не знаю. Я всегда считал, что эту фразу придумали домоседы. Мне казалось, что путешествуя человек приближается к себе. Просто с другой стороны. Последний год мне стало казаться, что жизнь вокруг и я сам перестали существовать во времени. Как-то незаметно, неслышно время кончилось. Свернулось в трубку. Люди, вещи, все перестало меняться, застыло в пустоте. Или я потерял почву под ногами? На тридцатилетие друзья подарили мне «Историю османской архитектуры». Я купил Коран, стал штудировать книги, записался в библиотеку. Ходил на курсы арабского на Татарской улице. С удивлением и каким-то восхищением я обнаружил, что искусство ислама идеально выражает современный мир. Пестрый и единый. Поверхностный. Замысловатый. Мир, в котором кончилось время. Я работал журналистом в интерьерном журнале. Как и все журналисты, мечтал написать книгу. Увлекшись архитектурой, я понял, что это будет книга о мечетях, которые построил Синан. Книга о золотом веке Османской империи, где жил великий зодчий. «Турция», «архитектура» - эти слова с детства не давали мне покоя. И, может быть, позже я расскажу, в чем тут дело. К тому же моя девушка вдруг объявила, что едет в Америку. Стажировка в университете, один семестр. Но кто возвращался из Америки в срок? И я понял, что решение принято. Последний год она все чаще намекала, что нам надо менять отношения; что она устала жить одна, да и мне пора кончать с моим затворничеством. Я же все медлил, сомневался. И вот она уехала. Что мне оставалось делать? В журнале, где я работал, шло сокращение штата. Руководство с опаской смотрело на мои исламские увлечения и моя кандидатура числилась среди первых. Чтобы избежать унизительной процедуры, я взял отпуск за свой счет и тоже отправился в путь. Только в другую сторону. 4. Спал я урывками, то и дело вскакивая проверить, сколько осталось. За пять минут до звонка выключил кнопку. Ресторан, задрапированный малиновым бархатом, пустовал. На завтрак принесли кривую сардельку с репчатым луком - и подсохший кетчуп цвета драпировки. В аэропорт пришлось ехать натощак. Зал вылетов оказался как две капли похожим на портовые кассы. Тот же газированный автомат в углу, те же шторки на окнах и залы, разлинованные пыльными лучами. Самолет вылетел полупустым. Я пил турецкое белое Doluca и смотрел на девушку впереди. Пегая, на пояснице черная татуировка. Когда она нагибалась, к татуировке присоединялась черная полоска трусов. В общем, в самолете я приготовился не скучать. Рядом с девушкой на место 24-А сел тучный мужчина. Пористое лицо, сплющенное сверху; настоящая жаба. Со школы терпеть не могу толстых. Откинув кресло, жаба заснул и во сне завалился на девушку. Та отпихнула его, но через несколько минут все повторилось. Девушка пересела, татуировка и трусы исчезли. Проснувшись, жаба резко поднял спинку. Стакан с вином упал мне на колени. Чертыхаясь, я вызвал стюардессу. Чтобы загладить неловкость, она пообещала турецкое шампанское из бизнес-класса. Шампанское оказалось теплым. Тем временем море кончилось, внизу раскинулась желтая равнина. Кое-где мелькали голубые зрачки бассейнов, темные пятна леса. Мы подлетали к Стамбулу. Перед посадкой раздали анкеты. «Если вы заметили у пассажиров рейса симптомы атипичной пневмонии (кашель и насморк), пожалуйста, укажите, на каком месте они сидят» - говорилось в бумаге. И я аккуратно вписал в клеточку номер 24-А. На паспортном контроле два полицейских вывели из толпы жабу. Тот гневно озирался. Очередь подобралась, уплотнилась. Подхватив рюкзак, я сунул паспорт в брюки и пошел к бегущей дорожке 5. Я попал в Турцию по приглашению некоммерческого фонда. Мы встретились ранней весной в культурном центре на Новослободской. Прихлебывая чай из пробирки, я изложил свои планы. Турки улыбались и при слове «Синан» одобрительно кивали. Обговорить детали условились через несколько дней, но звонка не последовало ни через две, ни через три недели. И только в мае меня пригласили на встречу с президентом фонда. Пока я расписывал замысел, президент с безразличным видом смотрел на мокрые деревья за окошком. В руках он вертел крошечный сотовый. Когда я закончил, сотовый зазвонил. Президент что-то буркнул в ладошку и откланялся. А спустя неделю мне предложили заехать за билетами на Одессу, далее Стамбул. Таким было мое пожелание относительно маршрута. И вот я выхожу в зал прилета. Вижу свое имя на желтой картонке. Она в руках у плотного господина в белой рубашке навыпуск. Господин улыбается - какие зубы! - и машет мне картонкой. Я улыбаюсь в ответ - какие зубы! - «Мехмед» - говорит он и притягивает к себе. Щека влажная, колючая. Я бросаю вещи в черный «Рено». Мы выныриваем на солнце и Мехмед дает газу. Я отвинчиваю окно - горячий воздух лупит по лбу. Газон выгоревший, мусорный. Пальмы похожи на смятые жалюзи. Вдали стелется и рябит на солнце голубая полоска воды, Мраморное море. На горизонте Принцевы острова. Машина резко тормозит - пацан выскакивает из-под колес, кричит - но шофер только улыбается. И снова газует. Мы огибаем Дворцовый холм и на горизонте вырастают великие мечети Стамбула. Сколько раз я представлял этот момент, только подумать. Но вот я вижу эти мечети, и мне кажется, что я не расставался с ними ни на минуту. 6. Машина медленно двигалась по переулку, рядом семенил мальчишка с бутылками воды. «Бир мильон, бир мильон» - уговаривал он до тех пор, пока я не закрыл окошко. Меня поселили на задах у «Пера Палас», рядом с американским консульством. Гостиница называлась «Учительская». «Здесь живут наши школьные преподаватели» - сказал Мехмед. Я невольно оглянулся - мне вдруг представилось, что сейчас из подъезда выйдет толстый физрук Виктор Иваныч и Капитолина Васильевна, завуч. Странно, что я еще помнил их имена. «Быть учителем в Турции о-о-очинь почетно, но мало-мало денег» - пояснял Мехмед. «Наше правительство о-о-очинь любит учителей», - он распахнул двери. «Потому каждый учитель имеет право раз в год отдыхать в такой роскёшный гостиница». Античные девы освещали потертые восточные ковры на мраморном полу. Слева возвышался подиум и ряды обеденных столов, отражаясь в зеркалах, уходили в перспективу. Удвоенные зеркалами, между столов фланировали полчища официантов. Вглядываясь в учителей, я пытался понять, какой предмет они преподают. Но лица выглядели одинаково пухлыми и начисто бритыми. Казалось, что черты лица они сбрили вместе со щетиной. Комната на шестом этаже имела самый предсказуемый вид. Широкая койка, холодильник, телевизор и письменный стол. Я скинул рубашку и брюки (пятно от вина почти незаметно). Стянул носки и трусы, нагишом прошел к окошку. Сверкая на солнце, под окнами лежал Золотой Рог. Холмы, утыканные башнями, вставали над водой. Курсировали пароходы, катера и лодки шныряли от берега к берегу. Красные турецкие флаги развивались над крышами, как будто в городе октябрь. Срываясь с карнизов, чайки пикировали на воду. А потом возвращались обратно и садились на трубы. Голый, я смотрел на Стамбул, который звенел и сверкал под моими ногами. Забытое чувство тревоги и счастья вернулось ко мне в тот момент - и я ощутил страх, что это чувство будет недолгим. 7. Я проснулся на закате, когда вечерний азан уже накатывал на город с азиатской стороны Босфора. Собрал вещи, раскиданные по номеру. Душ был отгорожен в углу ванной и я стоял под холодной водой, пока вода не пошла через край. Голый, вышел в комнату. У кровати вполоборота стояла женщина. Заметив меня, консьержка уронила полотенца. Говорят, в такие моменты человек прикрывает срам. Но я только развел руками. Вода, испаряясь, приятно холодила тело. Полотенце было белым и жестким, и я с удовольствием вытерся. Для ужина я выбрал оранжевую майку с надписью «Celebrate your image», белые брюки и тапки «Camper». Выключил свет, обернулся. Комната исчезла, но в окне тут же вспыхнул Золотой Рог: как будто газовую конфорку зажгли. И я несколько секунд стоял в темноте, разглядывая ртутное мерцание. 8. Ужин накрыли во дворе. Семейства учителей чинно изучали меню, делали заказы. Одеты неброско, в темное. Я со своими белыми штанами на всякий случай забился в угол. Рядом со столиком полыхал огненный факел, бросая на клеёнку адские отблески. Меню оказалось на турецком. «Балык?» - спросил про рыбу. «Балык йок» - весело откликнулся официант. И с любопытством уставился на меня. На подиум тем временем выносили аппаратуру, возились с проводами. Наконец к микрофону вышла красивая крупная девушка в черном платье с блестками. Учителя захлопали. Девушка сделала вид, что смущена. Она пела грудным голосом и я невольно засмотрелся на то, как блики льнут к ее продолговатым ягодицам. Ухватив кость, вцепился в мясо. И понял, что проголодался. 9. Солнце село и город исчез в темноте. Но по цепочкам огней я видел, где кончается вода залива и начинаются холмы Стамбула. Слева виднелась первая четверка минаретов. Красные стены, подсвеченные прожекторами, белые башни - Святая София, никаких сомнений. А вот и серые макушки куполов, их едва видно, это мечеть султана Ахмеда у ипподрома. Я перевел взгляд. Прямо напротив в небе чернела ниша, которую обступали звезды. Мечеть Сулейманийю в эту ночь почему-то не подсветили. Где-то на самом краю города светилась еще одна мечеть. И стройный минарет как будто охранял ее там, на отшибе. Закрыв окна, я включил кондиционер и вытянулся на простынях. Во дворе звенели посудой, иногда раздавался женский смех и плеск воды. Но сквозь шум кондиционера доносился другой звук - голос, который что-то бормочет на чужом языке. Сон одолевал так быстро, что перехватывало дыхание. А он все бормотал и бормотал, этот голос. И чем глубже я проваливался в дрему, тем отчетливее звучали слова. 10. Был он греком, говорили они, что спорить, ибо кто сведущ более грека в прекрасном? да что вы, отвечали другие, неправда ваша, был он армянин, кто же знает лучше армянина толк в искусстве камня? тогда-то и подавали голос третьи, был он турок, этот парень, говорили третьи, потому что нет на земле того, кто сведущ более турка в божественном промысле. Так что же нам делать? Жили-то в деревни и греки, и турки, и армяне, и бог его знает, как перемешались их крови - пятьсот лет назад! - однако деревня была христианской, посему одну вещь мы можем держать за подлинную: что крестили его как и положено на сороковой день в местной церкви, в которой осталась, пока не исчезла, об этом событии запись: числа такого-то в году таком-то крещен сын деревенского плотника, и дано ему при крещении имя «Юсуф», что по-нашему значит «Иосиф». И вот проходит с той поры двадцать лет, умирает великий султан Баязид по прозвищу «Молниеносный» - был он скор на поле брани - и берет империю другой султан, сын того Баязида, девятый по счету Осман, и зовут его Селим по прозвищу «Грозный» - был он зол на поле брани - и всю жизнь проводит он в седле, приумножая земли империи, так что теперь на карте есть и Персия, и Сирия, и Египет, и - чудо из чудес - святые города Мекка, Медина и Иерусалим. Тогда-то, спустя двадцать лет, что прожил он в той самой деревне, обтачивая то камень, то древо, а то просто слоняясь по желтым проулкам, и появляется на горизонте пыльная туча. Смотрите, кричат с колокольни, как она растет, эта туча, смотрите! Нет уже горы Эрджияс, не видно ее снежных вершин, потому что огромным тюрбаном встала туча, и вышли из тучи ратники, пешие и конные числом не менее сотни. Разве война пришла в Анатолию? это кричат с колокольни. Разве падишах оставил нас и некому защитить деревню? да и зачем кому нищая деревня, чтобы ратникам, как пешим, так и конным числом не менее сотни брать ее приступом? но когда входит пеший отряд в деревню, видят они, что это рабы султана в красных кафтанах с конским волосом на пиках, а шапки у них из белого войлока с длинным хвостом, ниспадающим на спину. Закон есть закон, это говорит среди них главный в тюрбане с пером цапли, а кто забывает закон, мы сперва повторяем: вот, слушайте. Милостив наш султан, позволяет он жить на своей земле тем, кто считает богом пророка Ису, и совершать обряды, как указано в книгах, тоже позволяет. Пусть, говорит он, соблюдают эти люди свой закон, как им предписано, работают пусть и умножают себе подобных с миром на земле нашей, но не забывают, что цена миру названа, а значит, буде в том нужда, волен султан забирать из деревень христианских юношей себе на службу, посему что стоишь, святой отец, глаза выпучил, полезай звонить в свой колокол или что там у тебя в хозяйстве, деревянные колотушки, собирай людей деревенских на площадь, да не забудь книги, где тобою помечено, кто и когда народился в приходе за последние четверть века. И пока святой отец ищет свою книгу, те открывают свою, ее читает главный над ними, и вот что сказано в той книге. Сперва, сказано там, отдели от прочих юношей свинопасов, ибо нечисты, и пастухов, ибо строптивы. Ищи среди оставшихся того, чей волос будет черным, жестким, а тело прямым и немалым в росте, и упругим на ощупь пусть будет оно, широким в кости, да чтобы видно было сквозь кожу как по жилам совершает движение кровь, и пусть голова у него будет круглой, а шея толстой. Должно иметь ему ягодицы поджарыми, а живот впалым, плечи широкими, а глаза черными - вот, если видишь такого, выбери и положи на стол, или на ровный камень, или на землю, и смотри на него со вниманием, ибо если губы сухи, обметаны, то это геморрой, если глаза опухшие, сонные, то водянка, на эпилепсию разглядывай вены, не вздуты ли, так же и цвет белка скажет про желтуху, если же нет этих признаков, но видишь, обкусаны губы и чесотка по телу, брось его, болезнь эта неизлечима и называется меланхолия. И вот оказывается, что парень этот, плотников сын Юсуф, в самый раз подходит. Ладен он телом и даже недурен с лица, потому как смотришь на такого и видишь - прав, кто считает, что красота вложена Аллахом в глаза и брови, а свежесть лежит на коже, и что волосы созданы им для восхищения. Теперь этот скуластый Юсуф в стороне, выводят его из толпы вместе с такими же, черноволосыми и поджарыми, а тот с пером на тюрбане говорит: этих возьмем с собой, они нам годятся, им приготовьте в дорогу еды и питья, и одежды, через час мы выходим и путь наш не близок. Они расходятся по домам, эти юноши, а в домах темно, прохладно и тихо, потому что темно там всегда, и прохладно всегда, ибо устроены дома на треть в землю, то есть в камне они устроены, а вот тихо тут впервые, потому что никто из домашних, а их семеро по лавкам, не знает, плакать или радоваться - родная кровь, но ведь и в деревне что ему делать? тут особо не разживешься, нищета в этой деревне, пыль да жара, так уж лучше Константиния, столица, там какая жизнь, а здесь - что? потому-то и тихо. И все, уводят их пешим ходом вон из деревни - увидим ли снова? зачем их уводят? - никому неизвестно, но как повторяется в небе картина! снова тюрбаном поднимается пыль и не видно горы Эрджияс, снова желтый воздух клубится до неба и черное солнце качается сверху. Но странное дело: картина-то прежняя, а вот пыль оседает быстрее, она, эта пыль, сворачивается как шерсть в клубок, когда много ее висело да сохло на палках, а теперь свернули и стало мал мала меньше. А почему так происходит, с пылью, неизвестно, хотя есть соображение, что оседает она так же скоро, ветра-то нет как и не было, просто смотрящему, кто прощается и у кого глаза и так на мокром месте, кажется, что расставание будет вечным, а вечность, ясное дело, следы заметает быстро. 11. Утром проснулся от стука. Бросился к дверям, зашиб коленку об холодильник «Кто?» В дверную щель проникла женская рука. Свертком нетерпеливо помахали. Я принял рулон и дверь тут же с силой захлопнулась. «Карты, буклеты, потом посмотрю» - и похромал в душ. Из ванной меня выдернул звонок. «Дорогой господин, доброе утро, - зачастил мужской баритон без пауз - как выспались, я ваш гид, мой имя Мехмед, сейчас ваш завтрак, потом наш город, жду внизу, всего хорошего, пака-а-а». Имена по крайней мере не перепутаешь. Завтрак был лаконичным. Холодное яйцо, ломоть козьего сыра, пара маслин, кофе. Я пригубил из наперстка и по нёбу разлился густой матерчатый вкус. 12. Новый Мехмед оказался старым Мехмедом - за рулем сидел мой вчерашний и улыбался. Мы медленно тронулись по переулкам. Район Пера похож на лавку старой мебели. Дома старые, из разных гарнитуров. Узкие обшарпанные фасады, такие же узкие эркеры. Неба над головой не видно, зато много тени; прохладно; утром воздух прян и лучист как дынная долька. На приступках небритые мужики в тапках на босую ногу тянут чай. Громыхают стальные жалюзи лавок - гитары, вентиляторы, какие-то хитроумные насосы. Я опустил окно. Рядом тут же вырос мальчишка. «Бир миллион» - опять за рыбу деньги. Драный сиреневый миллион исчез в окошке и я получил бутылку в каплях испарины. «Первое знакомство Истанбул - пароход плывет Босфор!» - Мехмед виртуозно продирался сквозь толпу. Стоило нам остановиться, как машину облепили торговцы. Бублики, горы персиков, подносы розовых распахнутых устриц - все это качалось и кружилось перед глазами. «Пожалюста!» - дверь распахнулась и торговая толпа тут же расступилась. Это была пристань Эминёню, предбанник Стамбула. На пятачке блошиный рынок, билетные кассы и автобусная стоянка. Залив тут глубокий, судно может подойти к берегу вплотную. Мехмед исчез за билетами, а я нацепил черные очки и сел на приступку. Все вокруг сразу встало на свои места. Рейсовые корабли причаливали один к другому и висели у пристани, как рыбы на кукане. Хозяйство ходило ходуном на волнах и пассажиры отчаянно балансировали. Наконец в толпе возник Мехмед. Смешной, коротконогий; рубашка навыпуск. Стоял и махал руками, и рубашка у него задиралась до пупа. Зазывала с корабля подсаживал молоденьких женщин на борт. Задрапированные с головы до пят в черное, они семенили по лесенке, которая опасно елозила. Девушки повизгивали. Ветер с Босфора задирал им черные подолы. Сверкало розовое белье. Но особого смущения они, кажется, не испытывали. Пропуская лайнер, мы на минуту замерли на воде перед Новой мечетью - а потом пошли полным ходом. Пена за кормой оказалась розовой как панталоны. Я сидел, вцепившись в поручни. Грохот мотора, базарный гомон, эстрада, гудки - все вдруг зазвучало на одной ноте, как оркестр перед выходом дирижера. Это по городу заголосили, как петухи, муэдзины. Голоса летали по небу, сливаясь в пронзительный вой. Но спустя минуту раздался другой призыв, он падал с высоты и звучал глубже, неистовей. Это великая мечеть Сулеймана посылала с холма переливчатые звуки азана. И четыре минарета вибрировали в раскаленном воздухе от ее работы. Нужно сойти с корабля, я решил. Сейчас, сию минуту. Как если бы решалась судьба и что-то важное, роковое. Я вскочил, занес ногу, но волна страха отхлынула. Мехмед вопросительно улыбнулся, посмотрел в глаза. «Все в порядке» - крикнул я. Мы выходили в Босфор. 13. Мой отец работал в архитектурном бюро и много времени проводил в разъездах. Обычно в дорогу его собирала мать. Я любил смотреть, как она укладывает в портфель бритву, зонтик, журналы. Ставит к выходу тубу с чертежами. А потом делал то же самое. Я вытаскивал из-под дивана его старый портфель и засовывал в пряное нутро наш большой будильник. Будильник почему-то всегда шел первым. Потом складывал книжку «Денискины рассказы», карандаши и резинки, линейку. Циркуль и куски миллиметровки, где на обороте голубели старые отцовские чертежи. «Вечерку» с телепрограммой. Что еще? Кипятильник тащил из кухни, там же брал консервный и перочинный ножи, ложку с вилкой. В карманы прятались футляр для очков и носовые платки. Жестяной фонарик на круглых батарейках, старый материн кошелек с проигравшими лотерейными билетами вместо денег. Билеты на поезд «Москва-Одесса», неизвестно где притыренные. «Командировка» находилась в кладовке. Там стояла необъятная бабушкина шуба. Лыжи и лыжные палки торчали по углам, висела раскладушка. Под битыми молью мехами выстроились старые чемоданы со стальными уголками - «приданое», говорила мать. Совсем в глубине, за чемоданами, пылилась коробка с елочными игрушками и куковал ватный Дед Мороз. Я зажигал фонарик и раскладывал вещи. Раскатывал рулон и прижимал бумагу книгой. Чертил, высунув язык, нелепые планы. И вот однажды отец не вернулся. Прошло два месяца с тех пор, как он уехал, а потом мать выбросила его вещи. Так я остался без портфеля и без миллиметровки. Спустя время мне сказали, что мы будем жить одни, потому что теперь у отца другая семья. Так я впервые услышал слово «Турция». Когда я учился в старших классах, мать рассказала, что отец познакомился с этой женщиной в Ташкенте. Она была турчанкой и на много его младше. Училась на переводчика и приехала в город с делегацией. «Тогда все кому не лень таскались туда с делегациями» - говорила она. Отец проектировал новый квартал и они познакомились на стропилах - как в старом советском кино. Поженились, но жить решили в Турции, где отцу предложили хорошую работу. С тех пор я его не видел. Мать говорила, что первое время он присылал посылки и письма. Но она выбрасывала их, не открывая. Из какого города они приходили, не помнила. Или не хотела помнить. А потом посылки приходить перестали. Зачем он уехал? И как жил в чужой стране без нас? Я отправился в Стамбул, чтобы написать книгу об архитекторе. Но часто мне кажется, что я просто хочу найти ответ на эти вопросы. 14. Когда отец ушел от нас, я первое время страшно скучал. Но постепенно к тоске стало примешиваться другое чувство. Что отныне я свободен и могу делать, что пожелаю. Что терять нечего, и жалеть нечего - тоже. Странное, пьянящее это было ощущение. И скоро оно завладело мной полностью. В школе мы часто ходили «на башню». Так называлась пожарная каланча, которая торчала в двух километрах от города на опушке леса. Кто и что наблюдал с этой каланчи? Открытая железная лестница имела пять пролетов с площадками. Мы, начальная школа, залезали только на первую. Те, кто постарше, сидели на второй. Курили и горланили с перепугу кто во что горазд. Все остальные ступени считались неприступными. Так мы и висели, как орехи на ветке, на этой башне: бесконечными летними вечерами, рассказывая разные небылицы. О мальчиках из какого-то вечно параллельного класса, которым удавалось забраться на самый верх и спуститься целыми и невредимыми. О мальчиках из соседней школы, которые погибли на этой лестнице. Когда темнело и лес вокруг загустевал, мы садились на велосипеды и ехали по домам. Матери про башню я не рассказывал. Однажды в воскресенье, ближе к вечеру, когда ранец собран, а полдник съеден, я выкатил велик. Что на меня нашло в тот летний выходной? Мать подрабатывала за швейной машинкой и не заметила, как я вышел. Башня казалась погруженной в себя, обернутой в тишину. Приткнув «Школьник» у березы, я задрал голову. Крошечная смотровая площадка парила на высоте. Я лез до тех пор, пока не уперся головой в люк. Откинув крышку, выпростал тело. Долго, не поднимая головы, лежал ничком. И слушал, как сердце колотится о теплые доски. Сколько времени прошло? Встать не мог, боялся, что пол выскочит из-под ног и я вылечу в небо. Лежал, раскинув руки, распятый на старых досках. А вокруг шумел вечерний лес и качались макушки, подсвеченные закатом. Красивое, торжественное это было зрелище. И тогда я заплакал. От страха, от обиды - разревелся как младенец. Потому что земля внизу лежала как вода на дне колодца: темная, далекая. Потому что никто не знает, где я, и никто мне не поможет. Что лес вокруг далек и красив, и если разобьюсь, он останется таким же красивым и далеким. Я лежал на досках и ревел, вцепившись в железо. А башня тихо гудела на ветру, который путался в переборках. А потом успокоился: так же внезапно. Успокоился и встал на ноги. Посмотрел вокруг - на лес, небо. Вытер рукавом слезы и сплюнул на ветер. Глянул вниз, где узкая спичечная лестница терялась в сумерках. И стал спускаться на землю. ...Дома на столе стоял компот. Я взялся за ручку, но чашка выскочила. Шарик изюма покатился по доске и пропал за плитой. Я получил затрещину и спрятался в туалет. Руки дрожали и на следующий день, когда мы писали диктант. И я снова получил нагоняй, теперь за почерк. Они дрожали и пахли сталью еще пару дней. И никаким мылом я не мог вытравить этот запах. О своем подвиге я никому не рассказывал. Зачем? И потом все равно бы мне никто не поверил. По вечерам мы по-прежнему висели, как орехи, на башне и рассказывали небылицы. А по небу летела смотровая площадка. С тех пор я много куда поднимался. На крыши и колокольни, строительные краны и средневековые соборы. Но перебирая в памяти восхождения, я вижу не шпили, а пожарную каланчу, которая одиноко торчит в моем детстве. 15. Корабль шел вдоль азиатской стороны Босфора. Мы возвращались - и розовый закат, иссеченный перьями минаретов, вставал над Стамбулом. Мимо проплывала кустистая набережная и мальчишки, выжидая, когда мы поравняемся, прыгали в воду. Берег был усеян дачными домиками. Небольшие деревянные усадьбы с резными верандами висели над водой. Часто лесенка из дома вела прямо на сходни, где колыхалась лодка. На поручнях стояли цветочные горшки, висели амулеты. Белье сушилось. Это были последние отголоски старого Стамбула - когда люди плавали на работу в город через Босфор, а жили тут, в деревне; в Азии. Иногда на берегу попадались выгоревшие усадьбы. «Очинь-очинь старые дома» - перехватывал мой взгляд Мехмед. «Никто не живет. Но охраняет государство. Нельзя сносить! памятник деревянного зодчества». Мы разбирали с подноса пробирки с чаем: «Земля дорогая здесь. Старый квартал - очинь престижно. Бизнесмены хотят строить новые дома - большие дома. Старые дома мешают строить новые дома! Бизнесмены нанимают плохих людей и плохие люди поджигают старые дома. Памятник сгорел - земля свободный. Турецкий бизнес полный вперед!». Корабль развернулся и резко двинул поперек Босфора. Девушки в драпировках загомонили - мы шли под киль сухогрузу. Остальные пассажиры с любопытством смотрели, чем кончится дело. Даже продавец чая поставил поднос и вышел к перилам. Из нашей трубы вырвался ошметок черного дыма, раздался гудок и капитан прибавил ходу. Сухогруз тоже загудел, и от звука у меня заложило уши. На секунду показалось, что столкновение неизбежно. Но в последний момент мы проскочили - и пока улепетывали, мимо все двигалась черная стена в ржавых подтеках. Когда сухогруз прошел, Азия осталась далеко. Мы высадились на берег в Топхане. На пятачке у самой воды белел точеный павильон. Я вопросительно глянул на Мехмеда. «Мечеть Нусретие» - он поднял палец к небу. «Знак победы». «Над кем?» - убрал очки в футляр. «Янычары!» «Не понял?» «Такая история!» - он засеменил впереди, размахивая руками, как будто хотел ухватить пустоту. «Ах, такая история!» - слышалось из полумрака. «Девятнадцатый век! Янычары делают в городе мятеж. Хотел еще деньги, еще власть хотел. Какой жадный! И султан Махмуд приказывал убить янычар, пушками убить» «Но зачем, зачем?» - кричал я вдогонку. «Как это?» - останавливался. «Столько лет вино, грабеж, разврат. Нихарашё-ё! Столько лет турецкая слава - турецкий позор. Плёхо! Надо смыть позор! Больше нет в Турции янычары. А мечеть есть. Нравится?» Садовая беседка, увеличенная до размеров слона. «Очень». И мы шли под пальмы. Через газон вела дорожка. За спиной остался Босфор, он светился голубым огнем сквозь черные лопасти пальм. Впереди по шоссе машины шли уже с горящими фарами. На этой стороне темнело быстро. Тень от холма падала на берег, и пока на заливе полыхал закат, здесь наступали сумерки. Через дорогу приткнулась еще одна мечеть и я сразу узнал ее размашистые стабилизаторы. Не мечеть, а перевернутая чашка с огромными ручками. Паук на черных лапах. Эту мечеть Синан построил в конце жизни. Ее заказал Кылыч Али-паша: итальянец, флотский адмирал. Говорят, когда он просил землю, султан Мурад махнул рукой на Босфор и паша приказал завалить пролив у берега землей и камнями. Они-то и стали фундаментом для мечети. Мы обошли здание по кривому переулку. На задах лепились сараи, тянулся забор, за которым маячила в потемках заброшенная деревянная вилла. Из черной трубы напротив бежал дымок: баня. Отсюда, сбоку было видно, что два полукупола вытягивают мечеть по центральной оси. И, может быть, размашистыми контрфорсами Синан просто хотел приглушить эту «затянутость». Купол покрыли черными свинцовыми пластинами. Стабилизаторы, и те зашиты в металл. Говорят, на исходе века свинец в Стамбуле резко подешевел из-за английской контрабанды. И на нем просто перестали экономить. «Моя первая мечеть Синана» - я погладил шершавый сальный известняк. Достал альбом, но рисовать оказалось темно. Мимо катил телегу продавец риса, зажглись фонари, образуя в тополях чешуйчатые шары зеленого, как знамя Пророка, света. «Сюда пойдемте пожалюста!» - крикнул Мехмед, высунувшись наполовину из каменной стены. 16. «Нет бога кроме Аллаха и Пророк его Мухаммед» - таков символ веры в исламе. «Ислам» означает «покорность». Языковеды говорят, что этим словом арабы обозначали «безоговорочное подчинение», «капитуляцию». Бог есть творец всего сущего, видимого и невидимого. Он непостижим и не представим, и удален от мира на расстояние, помыслить которое невозможно. Радея о человеке, Всевышний послал закон, и сделал это через Пророка. Этические, социальные и религиозные предписания ислама заключены в книгу «Коран», что означает с арабского «Чтение». «Iqra!» - «Читай!» - повелевал архангел Мухаммеду в пещере. Так по титрам и возникла эта книга. Стенограмма речи Бога, произнесенной в небесном кабинете и доставленная воздушной почтой на землю. В Коране много темных мест и неясностей. И это объяснимо, если представить как быстро сменяли друг друга божественные глаголы. Аллах непостижим и непознаваем, он удален и невидим, и только девяносто девять прекрасных имен даны любомудрому человеку, чтобы снова и снова открывать Его красоту и величие. Искусно начертанные, они говорят о верховных словах, явленных Пророку в пещере. В память об этом каллиграфия или умение полагать слова на плоскость во всей красоте их рисунка считается в исламе важнейшим искусством. Символ веры обрамляют четыре предписания: молитва, подаяние, пост и паломничество. Поэтому геометрическая проекция ислама представляет собой четырехконечную звезду с пятым элементом посередине. Безоговорочное следование предписаниям составляет практический смысл ислама. Это его кинетика. Пять раз в сутки мусульманин должен совершать молитву, суть которой не только в славословии Всевышнего, но и в самом действии. Раз в год с наступлением месяца Рамадана (который в зависимости от лунных фаз «вращается» в календаре) верующий соблюдает пост. От восхода до той поры, когда белую нитку не отличишь от черной, предписано не вкушать еды и не пить воду. И, наконец, паломничество. Хотя бы раз в жизни каждый мусульманин должен сделать хадж в Мекку, где находится исламская святыня Кааба, или Черный камень. Черный камень представляет собой фрагмент астероидного происхождения, заключенный в золотую оправу и помещенный в кубический саркофаг. Саркофаг установлен по центру двора мечети Пророка в Мекке, куда стекаются паломники со всего мира. Черный камень - «материальная часть» ислама, доказательство Бога, которое можно потрогать. Реальное происхождение камня, действительно, космическое. История уходит в доисламские времена зороастрийцев. Камень был их святыней, но как это часто бывает, с приходом новой религии предмет старого культа «конвертировали», наполнив новым смыслом. В космогонии ислама Кааба - пуп земли, омфалос, через который проходит вертикальная ось мира. Проекция Бога на земную плоскость. Все мечети выстроены по направлению к Каабе. Называется это направление |
Похожие:
 |
Жизнь способ употребления Книга-игра, книга-головоломка, книга-лабиринт, книга-прогулка, которая может оказаться незабываемым путешествием вокруг света и глубоким... |
|
Книга состоит из семи Разделов Книга предназначена Пользователям автомобильных радиостанций |
|
Книга ктк» генеральный дистрибьютор издательств «дмк пресс» Книга предназначена для всех категорий пользователей, программистов и разработчиков приложений |
|
Книга К. Прибрама «Языки мозга» Предлагаемая советскому читателю книга принадлежит перу одного из наиболее творческих представителей американской нейропсихологии... |
 |
Книга «Генералы о еврейской мафии», Г. К. Дубров, Москва, Витязь,... |
|
Книга I. Летно-технические характеристики самолета Книга II. Планер, бытовое оборудование, высотное и противообледенительное оборудование |
|
Книга Г. П. Червонской «Прививки: мифы и реальность» Книга выпускается в сеть поэтапно, поэтому в данной распечатке представлены только главы, размещенные в Интернете. Следите за появлением... |
|
Контроль за ведением документации Книга учёта бланков аттеста-тов, св-в о неполном среднем образовании, книга учёта золотых и серебряных медал |
|
Маленькая книга о капоэйре Эта книга посвящается Дермевалю Лопезу де Ласерада, мастеру Леопольдинья, который открыл для меня таинства и маландрагенс капоэйры,... |
|
Книга Зиновия Тененбойма о Школе-колонии "Красные зори" (осень 1919-1941) Этот мой файл во многом сырой, но сильно править и сильно исправлять – "прыти нет". Да и в целом – книга не плохая |
|
Книга Основные данные самолета. Бытовое оборудование Книга Аэронавигационно-пилотажное оборудование. Фотооборудование. Высотное оборудование. Кислородное оборудование. (Ан-12Б) |
|
Хрестоматия Издательство «Научная книга» Б83 Петровская эпоха в церковной публицистике начала XVIII века: Хрестоматия. Саратов: Изд-во «Научная книга», 2013. – 311 с |
|
Книга адресована практическим психологам, работающим в детских образовательных... А. Д. Андреева, Т. В. Вохмянина, А. А. Воронова, Н. И. Гуткина, Е. Е. Данилова, И. В. Дубровина, В. И. Екимова, В. В. Зацепин, Д.... |
|
Книга увидела свет благодаря доброжелательному и критичному отношению... Это книга рядового пилота гражданской авиации, пролетавшего 35 лет. Написана она в рейсах, по горячим впечатлениям, и все в ней –... |
|
Книга ктк» генеральный дистрибьютор издательств «дмк пресс» Книга предназначена для специалистов по ремонту бытовой техники, а также для широкого круга читателей, имеющих базовые знания и необходимые... |
|
Книга "Стратегический менеджмент" Книга "Стратегический менеджмент" (Автор А. Томпсон,А. Стрикленд). Формат word |