Профессору Х.Корсону
Милостивый государь!
Как мне отблагодарить вас за сердечный привет и дружеские пожелания в мой адрес? Воистину, эта ужасная болезнь открыла мне глаза и, возможно, излечила от несправедливых и мучительных подозрений в отношении многих моих друзей. Я никогда не думала, что мне удастся найти для себя нечто большее, нежели равнодушные знакомые и корреспонденты. Я обнаружила свою ошибку в отношении некоторых и воспользуюсь этим.
Опасность миновала — к сожалению; но, по крайней мере, раз уж я обречена на жизнь, мне не придется добавлять к списку своих природных достоинств и прелестей еще одну в виде деревянной ноги.
Я по-настоящему рада и горжусь тем, что вы сумели разглядеть на моем лице нечто помимо курносого носа. Это вновь пробуждает мои надежды на то, что как-нибудь в будущем мы с вами сможем посидеть вместе, покурить и поговорить, и я надеюсь, что вы, сумев найти нечто за завесою плоти на портрете, возможно, найдете и за моим, вернее, внутри этого моего неуклюжего русского облика нечто, достойное вашего внимания.
Вы знаете, я миссионерка, а еще, кстати, и фанатичка. Вы должны верить во что-то еще помимо ваших «Эннемозеров и Хоуиттов». Магнетизм — это хорошее и иногда очень подходящее слово, но оно не охватывает всей сути, и вдобавок на его оборотной стороне наверняка есть нечто такое, чего не смог уловить Эннемозер; однако ничто так не затемняет интуицию и восприятие, мешая слушать шепот собственного духа, как слишком усердное штудирование книг и размышление над ними.
«Мертвая буква убивает». Читайте побольше на страницах вашей души, если можете, и оставьте бесполезные теории других людей, какими бы учеными они ни казались с виду, холодным тиндалям и скептическим книжным червям, которые живут до самой смерти чужими авторитетами, хотя в своей гордыне могут воображать их собственными.
Боюсь, мои каракули станут тяжелым испытанием для ваших нервов. Простите меня и поверьте в искренние чувства вашей
весьма признательной вам
Е. П. Блаватской
Письмо 11
Филадельфия
Профессору Хираму Корсону
Милостивый государь!
Только вчера отправила вам письмо, ибо почувствовала себя лучше, и по этой последней причине мне не хотелось посылать вам такой ужасный портрет.
Но сегодня мне хуже, и, поскольку я хочу, чтобы вы узнавали меня всякий раз, когда я выглядываю «из-под покрывала Изиды» и спускаюсь по-дружески поболтать с вами, я посылаю вам этот снимок. Не слишком пугайтесь и постарайтесь избежать ночных кошмаров. Они хотят, чтобы я рассталась с ногою завтра. «Баркис очень не прочь»[166]. Сегодня ночью я сделаю то, чего не сделала бы еще месяц назад ради спасения своей жизни (будь она мне дорога, каковой она не является), и попрошу тех, перед кем испытываю страх и ужас, но кто только и может спасти мою ногу от ампутации, прийти и помочь мне, потому что, боюсь, я так крепка, что могу пережить эту ужасную ногу, а подобная перспектива пугает меня больше всего.
Я бы послала еще одну свою фотографию отдельно г-же Корсон, но этот снимок у меня последний, за исключением того, что я посылаю г-же Эндрюс.
До свидания, и храни вас Бог, мои дорогие незнакомые корреспонденты.
Я приду.
Искренне ваша здесь и там
Е. П. Блаватская
Письмо 12[167]
Дорогой профессор!
Благослови вас Господь, мой лучший друг, в чем дело: скончался ребенок племянницы сестры вашей жены или что?[168] Что такого стряслось, что ни вы, ни ваша дорогая epouse[169] не в состоянии написать ни строчки бедной путешественнице? Пишу вам вот уже третье письмо — и ни слова в ответ. Вы сердитесь? Разозлились на меня за что-нибудь? Думаю, что нет, так как чувствую себя столь же невиновной в причинении вам какого-либо зла, как еще не родившийся котенок.
Сапожки уже здесь, но я предпочла бы письмо.
Я прикована к стулу, словно раб, и пишу весь день, что я бы делала и на вашем месте. Нашла несколько весьма ценных редких книг у г-на Дитсона — таких, как «Анакалипсис» Г.Хиггинса»[170], например, и это мне весьма пригодится.
Как поживаете, как ваша киска, как яблони? Я чувствую себя так, будто уехала из дома, где прожила двадцать лет, благослови вас Бог! А моя милая г-жа Корсон все так же упорно переводит? Честное слово, мне кажется, будто что-то было не так, что она вроде бы сердилась на меня за что-то. Олькотт хочет, чтобы я ехала домой (?!!) и даже не сообщает, где этот самый дом. Мне нравится его наглость.
Посылаю вам «The World» вместе с вложенным туда интересным письмом от ип temoin oculaire[171], адресованным Олькотту. В будущем стану высылать вам все интересное, что, может статься, выйдет в свет, а также пришлю устав нашего Общества.
Вы читали все «за» и «против» в последнем номере «Banner [of Light]? Британия против Бриттен[172], утверждающей, будто она видела элементария, которой возражают, будто таковые вообще не существуют.
Что ж, мы разожгли «хорошенький» костер, как выражается Джон[173], и, полагаю, нам этой зимою придется изрядно повоевать, пробивая дорогу нашей спиритуалистической ереси.
Напомните мне, пожалуйста, в письме те слова, которые вы сказали мне о Коране. «Каждое его слово истинно», не так ли? Я их подзабыла и хочу с присущим мне бесстыдством поместить в самом начале.
Прилагаю к письму пятьдесят центов для Мэри. Я забыла ей заплатить за последнюю стирку, и она, должно быть, считает меня нечестной.
Боже, благослови вас обоих. Дайте мне услышать от вас хоть слово в ответ. Когда Бердсли пришлет мне остальные мои портреты? Пожалуйста, закажите ему еще две дюжины тех, где я с папироской в руке, только пусть сделает их покрупнее, если сможет. Я приложу к следующему своему письму почтовый перевод на восемь пятьдесят, если вы мне ответите, что Бердсли над ними уже работает. Я исхожу из того, что он согласился на цену по тринадцать долларов за три дюжины, при том, что каждая последующая дюжина будет по четыре двадцать пять. Не могли бы вы уточнить?
Еще раз благослови вас Бог.
Искренне и истинно ваша
Е.П.Блаватская
Письмо 13
8 января 1876г.
Нью-Йорк,
Теософское Общество,
Мотт Мемориал Холл,
Мэдисон-авеню, 64
С Новым годом вас обоих! Мой дорогой г-н Корсон!
Et tu, Brute! [174] Хороший же удар вы мне нанесли, и весьма неожиданный! Вы заставили меня снова и снова перечитывать инаугурационное обращение Олькотта и признать, что вы отчасти правы. Я никогда прежде его не читала, а когда полковник произносил его, я была настолько занята собственными мыслями, что воспринимала только дух, а не его мертвую букву. Но, мой милый, дорогой г-н Корсон, поверьте мне: при том, что я так высоко ценю ваше мнение и так хорошо знаю, что вы не способны на сознательную, то есть заранее продуманную, несправедливость по отношению к Олькотту, вы все же были слишком суровы и слишком несправедливы к нему, ибо, честное слово, он — самый пылкий, самый бескорыстный и самый фанатичный спиритуалист, какой когда-либо существовал.
Что же такого в его неудачной английской фразеологии, в силу чего он, талантливый писатель, употребляет слова таким образом, что его превратно понимают две трети его оппонентов? Мое знание английского столь поверхностно, что я, вероятно, не очень хорошо понимаю значения слов. Но я готова поклясться жизнью, что Олькотт не хотел оскорбить спиритуалистов и не подразумевал того, о чем вы думаете. Никогда его негодование не было столь сильным, как когда он узнал об оскорблении, которое нанес нам Тиндаль; негодование полковника было, пожалуй, сильнее моего.
Вы не согласны с ним в том, что он сожалеет о нынешнем положении дел в американском спиритуализме? Вы не являетесь сторонником свободной любви; сотни хорошо воспитанных людей не разделяют свободной любви, однако тысячи ее практикуют. Могу сообщить вам одну вещь, г-н Корсон, и клянусь своей бессмертной душою, что Олькотт, который сам вел не очень-то добродетельную жизнь, как и большинство людей в Нью-Йорке, и прежде совершал безнравственные поступки, впоследствии, когда сделался спиритуалистом, — а он ведь спиритуалист, — стал вести самый что ни на есть аскетический образ жизни. Г-н Корсон, я пишу вам как джентльмену, если не как другу, ибо теперь, когда вы сильно рассержены на теософов, вы, вероятно, не захотите иметь меня в числе своих друзей, поэтому пишу вам это строго конфиденциально, и если вы не верите мне, то напишите вашему старому другу Моначези[175], который является членом нашего Общества, и он подтвердит вам мои слова.
Олькотт — фанатик, причем до такой степени, что, боюсь, столь резкий отказ от привольной жизни, вкусной еды и питья и потакания всевозможным своим мирским пристрастиям доведет его либо до безумия, либо до смерти. Он с каждым днем все сильнее худеет. Он больше не ест мяса, отказывается от ужина и от вина; единственная его жизненная задача, как он заявляет, — это очиститься от своей прошлой жизни, от пороков, которыми он запятнал свою душу. Я никак не могу с ним совладать.
Я сама вызвала в нем этот дух фанатизма и теперь горько раскаиваюсь, потому что этот человек ничего не делает наполовину. Он говорит, что его единственная цель жизни состоит в том, чтобы очистить американский спиритуализм от скверны свободной любви и в том, чтобы проводить спиритические сеансы, привлекая к ним только непорочных медиумов с безупречной нравственностью, детей или невинных молодых людей, а по возможности — таких специально отобранных жриц, давших обет целомудрия, как во времена теургии[176].
Тут он прав, ибо, если мы хотим общаться с чистыми духами, то мы должны открыть для них чистые пути, обеспечить им чистые каналы общения. У вас есть Мэри Эндрюс — добрая, честная, добродетельная женщина, мать семейства, но много ли у вас еще таких? Подумайте о нью-йоркских медиумах. Поспрашивайте у людей, кто они такие; как вы можете надеяться на общение через тех, кто столь нечист, с какими-либо иными духами, кроме духов неразвитых гнусных преступников, подобных убийце Уэбстеру, или элементариев?
Посмотрите на Хьюма[177] — лучшего из всех физических медиумов в Европе: и что же? Он явно одержим семью демонами. Никакая клевета, никакое злословие, никакая ложь не кажутся ему чрезмерными. Почему из-за того, что Олькотт, вероятно, подходит к спиритуализму излишне возвышенно и высказывается о нем в слишком крепких выражениях (в этом я с вами соглашусь), почему из-за этого люди должны превратно истолковывать полковника, приписывая ему то, чего он никогда не имел в виду?
Раз за разом, день за днем я повторяю ему, что не следует ему хвалиться тем, что еще не сделано.
Что же до Фелта[178], пообещавшего всем теософам очистить химический состав атмосферы и продемонстрировать окружающих нас невидимых монстров, то, хотя он и сделал это в присутствии дюжины свидетелей, злословивших в его адрес и обзывавших его колдуном, я не знаю, сумеет ли он выполнить свое обещание как следует. Но Олькотт — такой оптимистичный фанатик, он так уверен в потустороннем мире, так убежден, что если он ведет непорочную жизнь, то ему будут помогать подлинные духи, непорочные развоплощенные люди, что довольно глупо рассуждает об этом, словно все это уже свершилось и продемонстрировано.
Дорогой мой г-н Корсон, будете ли вы сомневаться в том, что я — спиритуалистка? Представления мои вам известны; я вам полностью показала, кто я и что я думаю. Я говорила вам, что не считаю себя достаточно доброй и чистой, чтобы вызывать духов, что я настолько порочна, что не могу контролировать даже Джона, и отказала ему. В последний вечер, проведенный с вами, г-жа Корсон преподала мне урок, который я в жизни не забуду. Ибо мать, чьи самые священные чувства взбунтовались при одной лишь мысли о том, что она увидит своего умершего ангела в обществе бывших пиратов и неразвитых духов, была права, и с того самого вечера она неизменно стоит у меня перед глазами, когда бы я ни поддалась искушению позволить Джону поговорить с безутешными матерями, отцами, братьями или иными родственниками, которые воспринимают дух, с которым хотят пообщаться, как нечто святое.
Простите мне мой бестолковый английский и попытайтесь понять, если сможете. Возможно, мы с вами никогда больше не увидимся, но чувства теплой, искренней дружбы и высочайшего уважения, которые я испытываю к г-же Корсон и к вам, никогда не изменятся. Вы можете отвергнуть меня как недостойную вас, можете поверить в любую распространяемую обо мне клевету, можете стать моим врагом, однако все это не изменит моего отношения к вам.
Книга моя закончена, и в ней вы найдете все, что я думаю. Она не более похожа на ту, какой она была, когда я писала ее в вашем доме, чем одна глава бывает, похожа на двадцать-тридцать других. Я беру любой феномен, любую манифестацию и стараюсь показать науке, что это не только возможно, но что оно так и есть и должно быть так в самой сути вещей.
Я послала вступительную главу Бьюкенену, и он называет ее «величественной, мрачной и необычной», но предлагает кое-что изменить. Буду посылать ему одну главу за другой, так как у меня на свете нет никого, кто бы мне помог и показал, где я ошибаюсь, а где права, и я буду признательна любому ученому или любому непредвзятому спиритуалисту, который придет мне на помощь. По крайней мере, я — спиритуалистка, и горечь моего последнего письма в «[Spiritual] Scientist» является свидетельством того, что я — истинная спиритуалистка. Газеты на меня клевещут, медиумы меня порочат, а спиритуалисты превратно истолковывают. Что я могу поделать? Нет никого в этом бескрайнем мире, кроме тех, кто меня ненавидит — ту, которая никогда никому сознательно не причинила никакого вреда. Что ж, таков мой рок.
Все клеветнические слухи обо мне в Лондоне и здесь исходят от доктора Чайлда и католических священников (двое из них орудуют здесь). Полюбуйтесь, что пишет о Чайлде Элджернон Джой в лондонском еженедельнике «Spiritualist». Несмотря на то что в этой стране всякий знает, что Холмсы и Чайлд были мошенниками, последний продолжает продавать в Филадельфии свою биографию Джона Кинга, продиктованную личиной, которую продемонстрировали Холмсы.
К тому же Чайлд — почетный член лондонского еженедельника «Spiritualist». Он является одним из самых известных авторов и сторонников «Religio-Philosophical Journal» этот отъявленный мошенник, наемный обманщик. Вот она, справедливость, в ваших спиритуалистических журналах. Он делает деньги на своих спиритуалистических мошенничествах и пользуется почетом. Я же отдаю последний цент на благо нашего дела и не оставляю себе денег даже на туфли, а меня поносят и очерняют, словно я — воплощенная «мать шлюх».
Разве это я выдумала элементариев? Может быть, они — наши с Олькоттом творения? Ведь такова была крепчайшая вера теургов[179] и средневековых ученых. Аксаков пишет мне, что князь Долгорукий, один из самых великих ныне здравствующих гипнотизеров (за исключением Дюпотэ), утверждает, что после тридцатилетнего опыта общения с ясновидящими они проводят четкое разграничение между подлинными развоплощенными духами и элементариями, что они видят и описывают оных и уверяют его, не зная ни слова про оккультизм, что если медиум нечист, то на его сеансах обычно преобладают гномы и сильфы[180]. Они описывают этих существ в точности как Парацельс[181] и другие; невежественные ясновидящие, большинство из которых — неграмотные крестьянские девушки, описывают их точно так же.
Чарльз Мэсси[182], наш английский член, пишет из Англии Олькотту, что обедал с Круксом[183] и имел с ним серьезную беседу и что Крукс признался ему, что является оккультистом, учеником Элифаса Леви[184]. Крукс ему много чего объяснил и показал и привел доводы в пользу своего неверия в спиритуализм и своего твердого убеждения в том, что Кэти Кинг — это дух-элементарий. Теперь вы видите, что магия, наполовину объясненная Элифасом Леви, дает результаты и позволяет входить в контакт лишь с элементариями.
Будь Крукс посвященным Востока, он бы знал, как отгонять элементариев и общаться только с бессмертными духами. Подобная магия представляет собой колдовство и более чем опасна. Белая, или священная, магия теургов есть спиритуализм в его самом возвышенном чистом состоянии.
Если мы рассуждаем об элементариях, то не потому, что хотим доказать, будто все духи таковы, но для того, чтобы предупредить людей о необходимости проводить различие между элементариями и бессмертными духами, потому что для нас, оккультистов, спиритуализм является самой священной верой, какую только можно дать человечеству, и мы считаем общение между развоплощенными духами и нами таинственным, священным делом, которое недопустимо осквернять, прибегая к таким каналам, какие представляют собой большинство медиумов.
Ямвлих, Порфирий, Плутарх, Аполлоний и все неоплатоники[185] написали сотни томов о различиях, существующих между демонами, или элементариями, и добрыми духами — душами умерших. Посмотрите, что пишет Ямвлих, великий теург-практик. Он считает процедуру столь священной, что, по его словам, малейшая ошибка, малейшее загрязнение может вызвать элементариев в виде чудовищных животных и так далее. Спиритуалисты Франции никогда не приступают к спиритическому сеансу без горячей гармонизирующей молитвы, и они правы.
Что ж, я сказала достаточно. Время покажет, кто прав, а кто ошибается. Посылаю вам два выпуска газеты «Sun» за 26 декабря и 2 января с двумя моими статьями. Я заключила контракт с «Sun» (или почти заключила) на еженедельные воскресные статьи за тридцать долларов; это поможет мне выжить и вот почему моя книга расходится так медленно: ведь не очень-то хорошо пишется на пустой желудок.
Не видела Олькотта с тех пор, как прочла вашу статью в «Banner of Light». Уверена, что она будет для него ужасным ударом, ведь он очень много думает о вас и неутомим в своих дифирамбах в ваш адрес.
Мы проводим спиритические сеансы с каждым из медиумов, давших согласие пройти проверку. Наша цель — искоренить мошенничество. Провели три сеанса с Мэри Тэйер[186], они были самыми прекрасными. Нас было шестнадцать теософов — все скептики, кроме Олькотта и меня, — и семь редакторов различных газет. Г-же Тэйер надели на голову мешок, а сеанс проводился в доме г-на Ньютона. Господин Ньютон — глава нью-йоркских спиритуалистов. Возможность мошенничества была исключена: комнаты проверили, двери заперли и запечатали, обыскали карманы друг у друга. За три минуты стол буквально покрылся цветами, редчайшими растениями; появились два голубя-вяхиря, канарейка, раковины, влажные кусочки коралла прямо из моря и прочее и прочее. Вот вам и испытание. Да благословит Бог вас и г-жу Корсон.
Истинно и искренне ваша
Е.П. Блаватская
Письмо 14
22 марта 1876 г. Нью-Йорк,
Теософское Общество,
Мотт Мемориал Холл, Мэдисон-авеню, 64
|
