1.2. Стиль vs дискурс
Поводом вести речь о дихотомии стиль – дискурс послужил следующий исходный посыл размышлений А.А. Кибрика: «Дискурсы различаются по функциональному стилю (ф-стилю)… Исследование ф-стилей особенно популярно в отечественной лингвистике, см., например, Солганик 2003». И далее: «С наибольшей вероятностью можно предположить, что дискурс СМИ может выделяться как особый ф-стиль». Как видим, ученый, с одной стороны, говорит о функциональном стиле как признаке дискурса (модель какие-либо объекты различаются по, подразумевает, что следом за предлогом по последует датив, обозначающий дифференцирующий данные объекты признак). С другой стороны, далее признак приравнивается к его носителю в конструкции с отождествляющим как, что свидетельствует о восприятии двух понятий как тождественных или, по крайней мере, однопорядковых. Данный логический парадокс свидетельствует об отсутствии в современной русистике четкой концепции коррелятивной соотнесенности понятий стиля и дискурса.
Попытки определить онтологический и гносеологический статус двух конкурирующих лексем начинаются с начала 1990-х гг., когда термин дискурс молниеносно вторгся в научный контекст, что привело к т.н. «дискурсивному повороту» [Макаров, 2003] не только в отечественной филологии, но и в гуманитарной области в целом [Кожемякин, 2008; Бусыгина, 2010].
Специалист по теории дискурса В.И. Карасик считает, что «термин «функциональный стиль» относится… к числу наименее удачных терминов в лингвистике» [Карасик, 1998], видимо, намекая на дальнейшую нецелесообразность его употребления. В то же время Е.В. Чернявская в категорической форме заявляет: «Функциональный стиль и функциональная стилистика не может отрицаться современными дискурсивно-ориентированными подходами. Функциональный стиль сохраняет свою самодостаточную значимость как единица членения текстового континуума, как объект лингвистического анализа. Одновременно с этим и дискурс как особый модус описания языковой деятельности значим как единица операционального анализа, добавляющая детализацию в наши представления о коммуникативной практике» [Чернявская, 2011, с. 94].
В 1995 г. выходит работа Ю.С. Степанова «Альтернативный мир, Дискурс, Факт и принцип Причинности» [Степанов, 1995], в которой отчетливо звучит мысль о тесной близости двух понятий: нового заимствования и традиционного термина-синлекса: «Термин дискурс (фр. discours, англ. discourse) начал широко употребляться в начале 1970 х гг., первоначально в значении близком к тому, в каком в русской лингвистике бытовал термин «функциональный стиль» (речи или языка). Причина того, что при живом термине «функциональный стиль» потребовался другой – «дискурс», заключалась в особенностях национальных лингвистических школ, а не в предмете. <�…> в англосаксонской традиции не было ничего подобного, прежде всего потому, что не было стилистики как особой отрасли языкознания. Англосаксонские лингвисты подошли к тому же предмету, так сказать, вне традиции – как к особенностям текстов. «Дискурс» в их понимании первоначально означал именно тексты в их текстовой данности и в их особенностях» [Степанов, 1995, с. 35].
Подробное освещение известной работы «франко-швейцарского лингвиста и культуролога Патрика Серио «Анализ советского политического дискурса» («Analyse du discours politique sovietique», Paris, 1985)» [Степанов, 1995, с. 37] (труды П. Серио будут представлены на русском языке несколько позже, в частности – в сборнике статей «Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса» [1999]) приводит ученого к справедливому выводу о том, что «дискурс не может быть сведен к стилю». Здесь очень важно употребление Ю.С. Степановым предиката не может быть сведен, т.е. дискурс не сводим к стилю, шире или объемнее стиля.
Как видим, ставя актуальный вопрос о соотношении понятий стиль и дискурс, ученый делает лишь предварительные шаги к его решению. Но уже следующее утверждение: «И именно поэтому стилистический подход, создание стилистики как особой дисциплины в рамках изучения данного языка, – в настоящее время уже не является адекватным [Степанов, 1995, с. 40]» – не кажется нам правомерным, поскольку именно в лоне стилистики в отечественной науке зародился функциональный подход как таковой. В работах представителей авторитетной Пермской школы функциональной стилистики мы наблюдаем успешные образцы построения гармоничного научного диалога – диалога концепций, позиций, а также поиска объединяющего и различающего, общего и индивидуального в двух фундаментальных теориях функциональной лингвистики.
В 2003 г. выходит ставший настоящим событием для лингвистической общественности «Стилистический энциклопедический словарь русского языка» под редакцией М.Н. Кожиной. В рецензии на данное издание С.Л. Мишланова отмечает, что вследствие представленного в литературных источниках мнения о дублетности понятия дискурс, присущего западно-европейской и американской лингвистике, и понятия стиль, разработанного отечественной функциональной стилистикой, эти понятия «практически не встречаются в рамках одного издания». Неоспоримым достоинством словаря рецензент полагает сопоставление в «специализированном (узкоспециальном) лексикографическом издании понятий функциональный стиль, дискурс, дискурсивный анализ» [Мишланова, 2004, с. 370].
Позже М.Н. Кожина посвящает соотношению дискурсного анализа и функциональной стилистики отдельную статью [Кожина, 2004] и целый раздел изданного в 2008 г. учебника «Стилистика русского языка» [Кожина, Дускаева, Салимовский, 2008]. Рассмотрим ведущие положения позиции ученого (далее слова М.Н. Кожиной приводятся по: [Кожина, 2008, с. 189 – 201]).
Постулируя «связь признаков дискурса с функциональным стилем» – «термины-понятия дискурс и функциональный стиль в истории лингвистики шли, так сказать, рука об руку, и, очевидно, не случайно», – М.Н. Кожина констатирует: «Эти термины-понятия нельзя отождествлять». Размежевание понятий исследователь проводит на основе анализа путей и отправных точек развития базовых концептов французского и отечественного речеведения. Она отмечает, что понимание дискурса зарубежными коллегами (П. Серио, М. Фуко) опиралось на определение формации, было «насквозь социально-историчным»: «Как хорошо высказался немецкий лингвист У. Маас, дискурс – это выражение соответствующей языковой формации “по отношению к социально и исторически определяемой общественной практике”».
В то же время «если сопоставить с этим один из основных экстралингвистических факторов функционального стиля, определяющих его, – формы общественного сознания, – то оказывается, что этот фактор более высокого уровня обобщения, чем формация (несмотря на разнородность явлений), и, кроме того (что немаловажно!), непосредственно связан с языком».
Отмеченная здесь разность исходных гносеологических базисов двух теорий позволяет выделить такую их, этих теорий, немаловажную дифференциальную черту, как различный потенциал систематизации, стратификации и классификации.
Сравним следующие высказывания.
«Опора на этот базис позволила функциональной стилистике представить достаточно стройную систематизацию изучаемых объектов: функциональных стилей, подстилей, жанров и т.д., включая как макростилевой, так и внутристилевой аспекты и в целом полевую структуру функционального стиля (с учетом центра, периферии и межстилевых влияний и зон)», тогда как «какая-либо общая систематизация дискурсов, дискурсивных формаций нам неизвестна, да и вряд ли она возможна».
«Выше было отмечено различие исходных, базовых факторов: с одной стороны, дискурсные формации (на основе понятия общественных формаций и идеологии) – в теории анализа дискурса, с другой – формы общественного сознания (в функциональной стилистике). А это, в свою очередь, серьезно сказывается на внутренней и внешней систематизации (классификации, типологизации) изучаемых объектов – дискурсов и функциональных стилей, о трудностях которой применительно к анализу дискурса упоминалось выше и будет сказано далее <�…> Вместе с тем в функциональной стилистике – достаточно ясный принцип деления речевого пространства».
Обобщим и разовьем важные положения, выдвинутые основателем отечественной функциональной стилистики:
дискурс и стиль – смежные, параллельно существующие, но не тождественные, а разнородные, разнопорядковые понятия двух «близких речеведческих дисциплин»;
дискурс в своей онтологической детерминации восходит к формации, функциональный стиль – к формам общественного сознания, вследствие чего дискурс приобретает такие качества социальной формации, как: фокусированная привязка к определенной общественной практике, прямая социальная и историческая обусловленность, «революционность», подвижность, динамичность, изменчивость, процессуальность, ситуативность, тенденция к множественной вариативности речевых манифестаций; в то время как стиль приобретает такие свойства форм общественного сознания, как: типизация неопределенного множества отдельных общественных практик в объективно ограниченное количество форм общественного сознания, косвенная социально-историческая обусловленность, «эволюционность», стабильность, тенденция к инвариантности речевых манифестаций;
теория функциональных стилей предлагает непротиворечивую и достаточно стройную общую систематизацию своего объекта (стили, подстили), теория дискурса – множественность отдельных классификаций по различным основаниям.
Итогом глубоких лингвофилософских размышлений М.Н. Кожиной становится безусловное признание, во-первых, теоретико-методологической близости анализа дискурса и функциональной стилистики, во-вторых, явной тенденции к их дальнейшему сближению, в-третьих, неснятой дискуссионности вопроса об их соотношении.
Необходимо отметить, что современные речеведческие исследования наглядно демонстрируют устаревание по отношению к терминам-понятиям стиль и дискурс принципа дополнительной дистрибуции (уже упоминаемой ранее невстречамости «в рамках одного издания» [Мишланова, 2004, с. 370]) и осознание необходимости замены разделительного ИЛИ между ними соединительным И, дальнейшей невозможности оставить понятие дискурс во владениях дискурсного анализа, а функциональный стиль – функциональной стилистики. Однако до решения вопроса о том, чем по отношению друг к другу выступают данные категории – антонимами, дублетами, синонимами, гиперонимом и гипонимом, согипонимами – пока далеко.
Описываемая теоретико-методологическая лакуна до сих пор приводит к некоторой эвристической растерянности, поскольку в каждом отдельном даже сравнительно небольшом и специализированном исследовании авторы вынуждены заново описывать свое видение проблемы. Например, И.Н. Щукина в статье «Текстовые методики исследования религиозного дискурса (на материале телевизионных проповедей митрополита Кирилла, проповедей протоиерея Димитрия Смирнова)» [Щукина, 2011] отмечает: «С одной стороны, долгое время дискурс определялся многими исследователями как «речь, погруженная в жизнь» (Н.Д. Арутюнова), т.е. текст, рассматриваемый во взаимосвязи с экстралингвистическими факторами, сопутствующими его порождению… В этом случае дискурс соотносится со стилем как часть с целым: так, «политический дискурс» или «педагогический дискурс» функционируют в рамках официально-делового стиля (первый) (Данное утверждение весьма спорно! – О.О.) или научно-учебного подстиля (второй). С другой стороны, часть российских ученых либо не ставят перед собой задачи установить взаимоотношения этих двух понятий, либо дискурс полагают синонимом стилю».
Однако далее исследователь на основе анализа религиозной речи приходит к выводу, что «жанры различных стилей <�…>, созданные истинно верующими людьми, отличаются некоторыми особенностями», а именно: отсутствием нелитературной, грубой оценочной лексики и представленностью средств гармонизации текста, наличием «высокой» лексики в большем количестве, чем в сравниваемых жанрах, созданных атеистами». Эти весомые аргументы приводят к справедливому заключению: «Такое положение дел дает возможность предположить, что дискурс и стиль в своей взаимосвязи соотносятся по иным параметрам, даже, может быть, стоит подумать о том, что в таком случае религиозный дискурс <�…> – понятие более широкое, чем функциональный стиль».
В итоге вполне очевидным следствием изучения рассмотренных выше разделенных 15-летием статей Ю.С. Степанова [Степанов, 1995] и И.Н. Щукиной [Щукина, 2011] становится положение о том, что дискурс и стиль – не одно и то же, и предположение, что дискурс не сводим к стилю и, вероятно, шире стиля. Отсюда вопрос: какими отношениями связаны эти категории – отношениями атрибуции, включения, пересечения, гиперо-гипонимическими? Шире – это значит, что дискурс состоит из стилей, или что стиль – составляющая дискурса, или что стиль – признак дискурса?
Дело в том, что такими отношениями могут быть связаны единицы одной субстанциональной природы, одного онтологического порядка, принадлежащие одной системе мер. Однако восприятие дискурса и стиля как однопорядковых категорий приводит лингвистов к очевидным логическим противоречиям даже в пределах одного исследования.
Приведем наглядный пример. Н.Л. Моргун в диссертационной работе «Научный сетевой дискурс как тип текста» [Моргун, 2002] отмечает, что «теоретическая значимость работы состоит в возможности использования ее результатов в изучении специфики научного сетевого дискурса как одной из жанровых разновидностей научного стиля текста» [Там же, с. 5]. Иными словами, дискурс воспринимается как разновидность научного стиля (понятие жанра в целях обеспечения «чистоты эксперимента» пока опустим). Затем, выделяя категории дискурса, обозначенные как системноприобретенные, исследователь в качестве таковых определяет «такие лингвистические параметры, как <�…> стилевая и жанровая принадлежность» [Там же, с. 7]. Таким образом, по мысли автора, дискурсы – это разновидности стиля / стилей и эти сущности связывают родо-видовые отношения, но одновременно стиль является отдельным лингвистическим параметром дискурса, его атрибутом, признаком, свойством.
В статье «Научные стили речи в компьютерном дискурсе» [Фролов, Моргун, 2004] тот же ученый в соавторстве с научным руководителем сначала с помощью генитивного атрибута (стиль дискурса) позиционируют атрибутивную корреляционную соотнесенность: «Научный стиль компьютерного дискурса – это тот же самый функциональный стиль языка науки <�…>, но обогащенный электронными средствами связи», – видимо, метонимически подразумевая под обогащением стиля электронными средствами связи обогащение его, стиля, коммуникативного инструментария и функциональных возможностей. Далее авторы выделяют «отраслевые подстили», из которых состоят «стилистические разновидности языка науки в компьютерной научной коммуникации» (т.е. «стилистические разновидности… состоят из подстилей»). Но по ходу развертывания данного тезиса подстили выступают уже как разновидности / компоненты дискурса, следовательно, на подстили членится уже дискурс: «научно-деловой подстиль компьютерного дискурса», «подстили научного компьютерного дискурса». Между стилем и дискурсом, таким образом, устанавливаются отношения если не тождества, то однопорядковости, так как они оба состоят из подстилей.
Подобную терминологическую, а следовательно, и теоретико-методологическую неразборчивость Е.В. Чернявская склонна связывать с «ложным пафосом новизны при оперировании термином дискурс», приводящим «часто к тому, что дискурс используется параллельно или вместо функциональный стиль». Специалист выражает «удивление по поводу безудержных неофильских оценок и настроений, объявивших дискурс и дискурсивный анализ новым исследовательским объектом. Во многом это тот случай, когда новое название стало монтироваться с уже известным содержанием, создавая для некритичного ума эффект квазиновизны» [Чернявская, 2011, с. 91].
Думается, что подобных методологических казусов можно было бы избежать, последовательно применяя в речеведческих исследованиях описанные несколькими страницами выше обозначенные М.Н. Кожиной положения о принципиальной нетождественности, разнопорядковости, разноприродности двух понятий, изначально восходящих к различным по бытийно-сущностным свойствам категориям (общественной формации и формы общественного сознания).
Значительный мировоззренческий рывок в эволюционном развитии данных идей М.Н. Кожиной делает В.Е. Чернявская в совсем недавно опубликованной работе «Дискурс как фантомный объект: от текста к дискурсу и обратно?» [Чернявская, 2011]. Постулируя неоспоримую общность методологического принципа, «лежащего в основе функционально-стилистического и дискурсивно ориентированного подходов» – «ориентированности на взаимозависимость лингвистического и экстралингвистического», В.Е. Чернявская полагает, что «категория дискурса предлагает исследователю особый, отличный от действующего в функциональной стилистике принцип разделения коммуникативных сфер и коррелирующих с ними речевых систем».
Если «фундаментальный базис, фундаментальный критерий идентификации и делимитации одного функционального стиля от другого» – формы общественного сознания, то для дискурса «делимитирующий критерий иной: содержательно-смысловая общность текстов, а не общность формы общественного сознания. В таком понимании дискурсов может быть бесконечно много <�…> в зависимости от интерпретативной деятельности субъекта, усматривающего основания для объединения уже существующих и потенциально возможных текстов в единую дискурсивную формацию. <�…> Функциональные стили делят коммуникативное пространство на гораздо более крупные сегменты, коррелируют с базовыми – фундаментальными, онтологически заданными, формами познания и деятельности. Функциональных стилей, по определению, не может быть бесконечно много» [Чернявская, 2011, с. 92 – 94].
Итак, демаркационная линия между стилем и дискурсом проходит по оси членения коммуникативного пространства: дедуктивно, сверху вниз в первом случае, индуктивно, снизу вверх – во втором; в соответствии с фундаментальной онтологией языка / речи – в первом, в соответствии с вариативностью и поливалентностью эмпирического освоения языка / речи – во втором. Соглашаясь с данным выводом, мы склонны полагать его скорее глобальным следствием, нежели исходной причиной дилеммы стиль vs дискурс.
На наш взгляд, сущностная разность, «инаковость» стиля и дискурса определяется причинами еще более высокого уровня научной абстракции, а именно – кардинальной разницей принципа устройства систем их возникновения и функционирования.
Существует ли стилистическая система языка / речи? Безусловно, причем система эта классическая, относительно закрытая, упорядоченная, жестко структурированная на основе строгой иерархической организации.
Существует ли дискурсивная система (система дискурсов) языка / речи? Существует, но эта система принципиально иной природы – диссипативной. Эта система открытая, динамическая и диффузная, нелинейная, нестабильная, таксономически подвижная, способная к самоорганизации на основе свойств вариативности и альтернативности.
В лингвистике понятие диссипативных систем заимствовано из физики и активно развивается в рамках «синергетической парадигмы, объяснительной по своей сути и продолжающей традиции системного изучения объекта» [Сулименко, 2009, с. 268]. Наиболее, на наш взгляд, релевантное изложение синергетического подхода в современной лингвистике наблюдаем в монографии Н.А. Кузьминой «Интертекст: тема с вариациями» [Кузьмина, 2009, с. 31 – 41]. Подчеркнем позицию исследователей, которую мы полностью разделяем: классические и диссипативные системы противопоставлены, но отнюдь не исключают друг друга, а, соединяясь в рамках единой научной концепции, многократно увеличивают ее объяснительную силу.
Разница в структурном устройстве систем служит, на наш взгляд, фундаментальной причиной таких условно оппозитивных признаков дискурса и стиля, как обозначенные выше конкретность / абстрактность, уникальность / типичность, «революционность» / «эволюционность», изменчивость / стабильность, вариативность / инвариантность и т.п. Но эти же признаки свойственны и диалектическому единству языка и речи, изучаемому в совокупности их разноаспектных характеристик и свойств.
Следовательно, полноценный современный речеведческий анализ должен гармонично объединить анализ дискурса и функционально-стилистический анализ при рассмотрении текста как общего исследовательского объекта теории стиля и теории дискурса. Любой текст может быть непротиворечиво определен в рамках обеих систем и осмыслен в единстве стилистических и дискурсивных (дискурсивно-стилистических) характеристик.
Поясним данный тезис. В качестве показательной научной аналогии приведем вполне устоявшуюся в языке науки и образования понятийно-терминологическую дихотомию государство – страна. Первое понятие принадлежит системе политического знания, второе – географического, поэтому между ними невозможно установить отношения части и целого, нельзя сказать, что страна состоит из государств или государство из стран. Границы и наименования стран и государств в большинстве случаев совпадают, чего нельзя сказать обо всех их характеристиках (большое государство / большая страна, но равнинная страна и справедливое государство). Эти понятия в различных контекстах могут выступать синонимами, могут – согипонимами, но не могут состоять в отношениях тождества, рода и вида, атрибуции, поссесивности. Одни и те же категории могут выступать единицами членения / описания как государств, так и стран (край, город, территория). Наиболее продуктивным методом изучения этих категорий является комплексный, междисциплинарный инструментарий обоих системных подходов: политического и географического, в том числе – в рамках оформившейся в конце XIX – начале XX вв. отдельной научной отрасли – политической географии.
Все названные закономерности с успехом приложимы к дихотомии дискурс – функциональный стиль. Для нее нерелевантны отношения части и целого (нельзя сказать, что дискурс состоит из стилей (подстилей), а стиль – из дискурсов), а также отношения тождества, атрибуции, поссесивности, рода и вида. То, что во многих случаях их границы и наименования совпадают (научный стиль – научный дискурс), отнюдь не означает единообразия принципов их вычленения / членения и обязательности коррелятивной соотнесенности единиц такого членения (например, научно-популярный подстиль может быть никоим образом не соотнесен с дискурсом молчания (термин Н.Д. Арутюновой [Арутюнова, 1994])). Будучи, в зависимости от контекста, синонимами (отношения взаимозаменямости) или согипонимами (отношения соположения и соединения), наибольшую эвристическую эффективность данные категории демонстрируют в последнем случае – в случае объединения объяснительных параметров обеих категорий при анализе единого для них объекта – текста – в рамках комплексного дискурсивно-стилистического анализа.
Теперь о подходах к дискурсивно-стилистическому анализу текста с учетом описанной выше диалектики признаков подвижности / стабильности, уникальности / типичности, вариантности / инвариантности и т.д.
Любой текст стилистически и дискурсивно маркирован, однако различен характер этих маркированностей.
Стилистическая маркированность, включаясь в строго упорядоченную классическую системность, является одновалентной. Иными словами, текст, даже при условии его пограничного межстилевого статуса, занимает единственное определенное место, одну ячейку в жестко структурированной матрице стилистической системы языка / речи. Например, опубликованный в газете текст научно-популярной направленности будет относиться к научно-популярному подстилю научного стиля, который, как известно, занимает пограничное положение между научным и публицистическим (в традиционной терминологии) стилями.
Дискурсивная маркированность, включаясь в подвижную диссипативную системность, является поливалентной. Текст в этом случае выступает представителем нелимитируемого и открытого множества дискурсов. Та же газетная статья научно-популярного содержания может относиться к научно-популярному, газетному дискурсу, дискурсу качественной прессы, идиодискурсу конкретного автора, дискурсу о здоровье или о животных, и так гипотетически до бесконечности.
При характеристике языковой организации и когнитивно-коммуникативных свойств текста большинство выявленных признаков можно отнести и к стилистическим, и к дискурсивным. Другое дело, что какие-то стилистические признаки – типизирующие, инвариантные, стабильные – будут характеризовать текст в качестве представителя разных дискурсов, как наличие специальных терминов будет определять научно-популярный текст как представителя научно-популярного дискурса, а экспрессивные синтаксические средства – как представителя дискурса СМИ, а оба эти признака – как представителя научного медиадискурса.
Собственно дискурсивные – индивидуализирующие, вариантные, подвижные – признаки далеко не всегда являются одновременно и стилистическими, например, анималистические перифразы (царь зверей, патриарх лесов) выступают стилистически индифферентной приметой дискурса о животных. Ср.: «Потенциально каждый языковой элемент в условиях определенного дискурса может стать носителем стилистической информации. Но не каждый языковой элемент в системе выступает одновременно и как стилевой элемент» [Гончарова, 1999, с. 151].
Что касается дискурсивно-стилистической идентификации текста, то в многочленной его атрибуции, исходя из сказанного выше, лишь один из признаков может одновременно выступать в качестве стилистического и дискурсивного, остальные же характеризуют текст в его дискурсивных ипостасях. Так, дискуссию ученых-лингвистов об акцентологической норме на интернет-портале Грамота.ру мы можем охарактеризовать как текст компьютерного научного лингвистического полемического дискурса, что отнюдь не противоречит принадлежности этого текста научному стилю. Следовательно, при несовпадении условных границ стиля и дискурса тексты одного дискурса могут принадлежать разным стилям (как тексты полемического дискурса могут реализовываться в рамках всех функциональных стилей; ср.: «Дискурсы могут образовывать своего рода горизонтальное сечение сквозь различные функциональные стили» [Чернявская, 2011, с. 94]), а тексты одного стиля представлять разные дискурсы (например, научно-популярные тексты телевизионного и газетного дискурсов).
Как уже упоминалось, диссипативность, открытость, лабильность и мобильность дискурсивной системы приводит к неограниченной множественности классификаций дискурсов. По сути, основанием для типологии дискурсов может служить и часто служит всего один доминантный интегративный признак. Часто это тема (спортивный дискурс), форма речи (устный и письменный, диалогический и монологический дискурсы), характеристика коммуникантов (дискурс болельщика) или события (праздничный дискурс), но в роли такого признака может выступать любая, даже самая, на первый взгляд, коммуникативно не значимая характеристика (ср. название статьи «Истерический дискурс» Достоевского» [Лахманн, 2006]).
Есть признанные и часто задействованные в исследованиях классификации дискурсов, например, членение дискурсов на институциональные и персональные В.И. Карасика [Карасик, 2000] или предлагаемая А.Н. Приходько когнитивно-коммуникативная типология, основывающаяся на трех основных признаках – среда, модус и стиль общения [Приходько, 2009]. Однако по причине категорической открытости дискурсивной системы каждый волен создавать ту классификацию, выделять те типы дискурсов, которые актуальны для его аналитического нарратива, тогда как попытки создания непротиворечивой единой системоцентричной классификации дискурсов нельзя назвать успешными.
Наглядной и небанальной иллюстрацией данному положению служит интересная и наукоемкая статья И.В. Силантьева «Текст в системе дискурсных взаимодействий», в которой автор завершает собственную попытку классификации дискурсов таким пассажем: «Итак, мы выделили, с одной стороны, типы дискурсов по признаку общности его участников – интерперсональные, ситуативные, субкультурные и институциональные дискурсы, и, с другой стороны, тематические субдискурсы, которые носят структурно подчиненный характер и способны реализовываться в рамках других дискурсов. При этом следует заметить, что дискурсы духовной и художественной культуры весьма основательно разрушают только что построенную типологию своим особым статусом и особенным строем функционирования как в обществе в целом, так и в личностной сфере человека. Таким образом, первичные конститутивные признаки дискурса не находятся на одной плоскости и не носят универсального характера, и поэтому наша «кособокая» типология наверняка разочарует сторонников одномерно-симметричных и претендующих на универсальность классификаций. В порядке оправдания можно сказать только одно: по мере аналитического движения по материалу данная типология будет уточняться и совершенствоваться, с учетом того, что сам дискурс – это феномен исключительно многомерный в своем функционировании и многофакторный в своей природе» [Силантьев, 2004].
По нашему глубокому убеждению, ученый отнюдь не нуждается в оправдании, поскольку декларируемая им самим многомерность и многофакторность феномена исключает возможность нахождения однопорядковых и универсальных таксономических оснований, вследствие чего любая единая типология дискурсов по определению обречена на «кособокость», в то время как плодотворными в плане научного поиска становятся множественные «некособокие» классификации дискурсов по различным неоднопорядковым и неуниверсальным основаниям. А каждый конкретный текст, одновременно разными своими гранями обращаясь к различным дискурсивным классификациям, должен рассматриваться «в системе дискурсивных взаимодействий», т.е. в системе приложимых к нему дискурсивных типологий. (Ср. с цитатой из указанной статьи, где речь идет о материале из газеты «Комсомольская правда»: «Дискурсный спектр рассмотренного материала простирается от дискурса исторического официоза до дискурса мелкой обывательской сенсации и дискурса нейтрального информирования, при этом наблюдаются попытки стилизации под церковно-православный дискурс» (подчеркнуто нами – О.О.) [Силантьев, 2004]).
Наиболее созвучны нашим рассуждениям появившиеся и закрепившиеся в последнее время в лингвистических штудиях [Чернявская, 2003, 2007, 2009; Иссерс, 2010] термины полидискурсивность и интердискурсивность текста, подразумевающие «взаимодействие между различными типами дискурса, т.е. интеграцию, перекрещивание различных областей человеческого знания и практики» [Чернявская, 2003, с. 36], «взаимодействие различных систем знания, культурных кодов, когнитивных стратегий» [Чернявская, 2007, с. 22].
Итак, язык в самом широком лингвистическом понимании этого слова функционирует одновременно в формате двух разноустроенных систем: классической – относительно закрытой, преимущественно жестко структурированной, уровневой, иерархической – и диссипативной – принципиально открытой, нелинейной, нестабильной, диффузной. Данные системы, вернее, противоположные друг другу отношения между элементами внутри систем, взаимодействуя, по закону единства и борьбы противоположностей, обеспечивают, во-первых, относительное равновесие объекта, а во-вторых, его поступательное развитие.
Коммуникативное пространство в соответствии с классической системой представлено функциональными стилями, в соответствии с диссипативной – дискурсами. Выражаясь метафорически, стили – это атланты, которые держат постоянно меняющее цвет и очертания небо дискурсов на руках стабильности.
Стили представляют собой языково-речевые проекции форм общественного сознания, регламентируют правила, закономерности, категории, принципы отбора и организации языковых средств в пределах фундаментальных речевых разновидностей, определяют стержневые, инвариантные параметры текстообразования и текстовосприятия.
Дискурсы представляют собой языково-речевые проекции всего многообразия социальных практик, образуются содержательно-смысловой общностью хотя бы одного лингвистического или экстралингвистического признака текстов, определяют неограниченно широкий спектр вариантных параметров текстообразования и текстовосприятия.
Классификация функциональных стилей (при множественности существующих классификаций мы придерживаемся точки зрения М.Н. Кожиной и ее коллег [Кожина, Дускаева, Салимовский, 2008]) – единая по общности оснований, относительно строгая, количественно ограниченная. Количество дискурсов потенциально бесконечно, единая классификация дискурсов невозможна по причине гетерогенности таксономических оснований, существует и может возникать множество типологий дискурсов.
В ситуации, когда определенный дискурс обнаруживает тенденцию к выраженной типизации доминантных его характеристик при актуализации новой / возрождающейся формы общественного сознания, возможно оформление отдельного функционального стиля. Так, активная и небезосновательная дискуссия ведется о признании статуса стиля за религиозной речевой сферой (см.: [Крылова, 2003]). Выделен церковно-религиозный стиль как «функциональная разновидность современного русского языка» и в учебной литературе [Кожина, Дускаева, Салимовский, 2008, с. 412].
Однако устойчивость и стабильность стилистической системы подразумевают сопротивление инновациям, когда крупные дискурсивные формации, такие как религиозный дискурс, функционируют в форме кросс-стилевых дискурсов. Ср.: «Особенности такой речи проявляются во всех жанрах всех функциональных стилей без исключения – официально-деловом, научном, газетно-публицистическом, в разговорном языке и языке художественной литературы. Очевидно, что задача свидетельства о Боге учитывается говорящим и пишущим в любом жанре. Поэтому многие ученые утверждают, что сфера религии находится как бы над функциональными стилями» [Миронова, 2011].
Конституенты стиля и дискурса, формы их реальной речевой материализации – тексты. Объединение в анализе текста обоих подходов – стилистического и дискурсивного – наиболее продуктивно, особенно в изучении динамического аспекта текстового существования феноменов когнитивно-коммуникативной, вербально-ментальной природы. По этой причине эволюция текстовых концептов, в частности – медиаконцептов, определяется нами как дискурсивно-стилистическая, происходящая по законам обеих детерминирующих речевую деятельность систем.
|
