1.4. От публицистичности к медийности, от идеологемы к медиаконцепту
Несмотря на уже описанную выше чрезвычайную популярность форманта медиа в лингвистическом терминотворчестве, неопределенность, «фантомность» семантики концепта является неотъемлемой чертой инициального и формирующего этапа его жизненного цикла. Однако, на наш взгляд, частотность данной номинации не объясняется исключительно модой на новейшую ксенолексику. Описанная в предыдущих разделах тенденция к постепенной трансформации терминологического аппарата обусловлена глубинными эволюционными процессами, определяющими экзистенцию современного медиатекста.
Дело в том, что выдвигаемая нами гипотеза о постепенном замещении расширительного значения дефиниции публицистический по отношению к стилю всех текстов СМИ другими (медийный, массмедийный) обосновывается целым рядом прямых и косвенных аргументов.
К косвенным, непрямым, но весьма значимым аргументам в пользу данной гипотезы мы относим наблюдаемую нами в последние годы экстенсификацию лингвостилистических исследований, в которых базовым объектом является стиль, обозначаемый авторами как публицистический (газетно-публицистический). Под экстенсификацией мы имеем в виду преобладание количественных научных результатов над качественными, детализацию на новом материале известных и давно описанных тенденций без выдвижения новых интерпретативных подходов и теоретических обобщений.
Приведем всего несколько выносимых на защиту положений из пяти кандидатских диссертаций, защищенных в 2004 – 2011 гг.
Разговорные лексические элементы в современном газетно-публицистическом стиле полифункциональны, чем и определяются закономерности их существования в современных газетных текстах. Но возрастание частотности использования грубовато-просторечных, жаргонных и даже инвективных слов размывает литературную норму, стилистически снижает и огрубляет письменную речь [Цао, 2004, с. 11].
Разговорные элементы, представленные в языке современных СМИ, многофункциональны, это – основное условие их присутствия в газетных текстах. Негативной стороной данного явления мы считаем не всегда уместное использования просторечия, жаргона и инвективной лексики, что грозит размыванием литературной нормы, стилистическим снижением и огрублением газетной речи [Рынкович, 2010, с. 5].
Некодифицированная лексика – это 1) естественный и закономерный процесс демократизации языка газеты; 2) мощное смыслообразующее и стилеобразующее средство публицистических текстов.
Интертекстуальность, языковая игра и ирония – определяющие черты современного языка публицистики [Костикова, 2008, с. 5].
Метафора и прецедентные тексты являются наиболее типичными средствами выражения экспрессии и эмоции для современного газетного текста [Чокою, 2007, с. 5].
Наиболее активными ресурсами анализируемой газетно-публицистической речи выступают политическая метафора, прецедентные тексты, фразеологизмы, жаргонизмы, авторские неологизмы и другие лексико-фразеологические средства ограниченной сферы употребления, что обусловлено превалированием экспрессивной функции над информативной [Карицкая, 2011, с. 7].
Как видим, диссертанты на основе лингвостилистического анализа языковой ткани текстов различных СМИ (молодежной прессы, общественно-политических изданий, региональных газет и др.) приходят к единообразным выводам в русле общеизвестных, описанных в справочной и учебной литературе языково-стилистических изменений в современных СМИ [Дускаева, 2003; Лазуткина, 2008 и др.].
Стремлением видеть в защищающихся работах по-настоящему новые интерпретации, аспекты, подходы, проблемы, актуальные для современного, медийного, состояния СМИ, обусловлены замечания официального оппонента, профессора М.В. Горбаневского, к одной из цитируемых выше диссертаций [Рынкович, 2010]. В целом одобрив рецензируемое исследование по теме «Трансформация языка молодежной прессы в эпоху общественных реформ», отметив его несомненную актуальность, теоретическую и практическую значимость, оппонент подчеркивает, что в работе «достаточно новым для отечественной науки является и комплексный анализ разговорных элементов в текстах современной молодежной прессы, хотя это поле отнюдь не является «непаханым» [Горбаневский, 2011, с. 139]. Далее видный отечественный филолог говорит о, с его точки зрения, «более опасной», нежели «разговорность», проблеме языка современных СМИ, а именно – проблеме «нового новояза»: «Разве этот феномен не мог стать объектом пристального внимания автора диссертации? Не просто мог, но и должен был, как мне думается, ибо особенно опасен новый новояз именно для российской молодежи, которая и прямо, и косвенно этой опаснейшей бациллой заражается именно через СМИ». Опасность нового новояза, воссоздающего тоталитарные клише советских СМИ, по мнению М.В. Горбаневского, в его доминантной интенции «вытолкать слушателя прочь из области критического мышления» [Там же, с. 143 –144].
В полемическом пафосе профессора Горбаневского явно видна его позиция по отношению к наблюдающейся в большинстве работ по языку современных СМИ набившей оскомину сопоставительной модели раньше (советская печать) – теперь (постсоветские СМИ), реализующейся лишь по формальному примитивному критерию соответствия / несоответствия литературной норме и фактору проникновения в медиадискурс прецедентного и игрового начал.
Уже более 20 лет, за которые вследствие интенсификации, глобализации, информатизации, модернизации, инноватизации произошли колоссальные изменения в самой коммуникативной структуре массмедиа, по идее, обессмысливающие формальные сопоставления с советским периодом, зреет необходимость изучения новых сущностных координат обновленной медийной сферы в русле иного сопоставительного инструментария – когнитивно-дискурсивного и когнитивно-стилистического. И если в рамках когнитивно-дискурсивного подхода к анализу медиакоммуникации имеются достаточно многочисленные и разносторонние наработки (см.: [Купина, 1995; Вепрева, 2005; Лысакова, 2005; Чернышова, 2005; Чудинов, Будаев, 2006; Желтухина, 2007; Гуслякова, 2008; Шаповалова 2008; Колтышева, 2009; Мелехова, 2010 и др.]), то об обобщении разрозненных наблюдений над стилем массмедиа как глобальной языково-речевой конгломерацией современной коммуникации речь идет в единичных работах.
О выдвигаемой Н.В. Муравьевой [Муравьева, 2002] концепции отмены костомаровского принципа чередования стандарта и экспрессии и замены его четырьмя другими мы уже говорили выше, как о и нашем несогласии с данной позицией. В 2005 г. В.Г. Костомаров выпускает книгу «Наш язык в действии: Очерки современной русской стилистики», в которой выдвигает революционную теорию стиля и стилистической системы как динамической эволюционирующей реальности. М.Н. Кожина называет эту работу «одним из новейших исследований по стилистике динамического аспекта языка, пафос которого – в стремлении не замыкаться в жесткие рамки и изучать «живую жизнь» стилистики текста» [Кожина, Дускаева, Салимовский, 2008, с. 168].
В.Г. Костомаров предлагает новое понимание фундаментальных вопросов стилистики, органичное состоянию языка начала ХХI в. как интенсивно развивающегося когнитивно-коммуникативного феномена, который уже невозможно описывать в статическом номенклатурно-каталогизаторском ракурсе.
Стержнем новой теории В.Г. Костомарова является «продуктивная концепция о конструктивно-стилевых векторах (КСВ)» [Там же]. Под КСВ автор понимает «отвлеченные стилевые установки, задающие не определенные наборы средств выражения и приемы их конструирования, но специфичные направления их выбора из общего источника, становящегося на глазах все более однородным в функциональном плане», стилевые установки, переводящие «данную внеязыковую действительность в языковую» [Костомаров, 2005, c. 62] (см. различные интерпретации теории КСВ в работах: [Никитин, 2004; Проничева, 2006; Сидорова, 2007; Ускова, 2008; Лисицкая, 2010]).
Обосновываемый ученым векторный подход к описанию языково-речевых сущностей, предполагающий не жесткую регламентацию и инвентаризацию, а выявление наиболее вероятных стилевых презумпций текстообразования, берущих начало во внеязыковой действительности, фокусируется в мысли о том, что «континуум стилевых явлений может исчисляться именно векторными полями – разными связями внеязыковой и языковой действительности; даже сама стилистика текстов может изображаться как многомерное векторное пространство, совокупность всех векторных полей» [Костомаров, 2005, с. 67].
Исследователь выделяет три КСВ: книжный (специализированный и неспециализированный), разговорный и массмедийный, отмечая при этом, что тексты массмедиа «парадоксально и прочно объединяют стилевые царства разговорности и книжности, образуя особое промежуточное междуцарствие» [Там же, с. 183]. Эта мысль приводит автора к важной для нас гипотезе: «Принципиально измененное массмедийностью (выделено нами – О.О.) соотношение устной и письменной форм реализации текстов сделало массовую коммуникацию плавильным котлом нового сплава книжности и разговорности… Отсюда один шаг до признания наряду с книжной и разговорной третьей разновидности языка – массмедийной» [Там же, с. 216 – 217].
Солидаризируясь с мыслью о том, что, вероятно, в настоящий момент на водоразделе книжности и разговорности формируется третья глобальная разновидность языка, мы полагаем, что языково-речевая эволюция стиля массмедиа детерминирована его доминантным КСВ – вектором медийности. Вектор медийности, в результате глобальных информационно-коммуникативных сдвигов сменивший доминировавший ранее, в том числе – в советский период, вектор публицистичности, значительно трансформировал когнитивно-коммуникативную и собственно лингвистическую установки текстообразования в медиасфере, модифицировав публицистический стиль в стиль массмедиа за счет количественного и качественного изменения контента и аксиологии СМИ, информации и воздействия в текстах СМИ, стандарта и экспрессии в языке СМИ.
В результате публицистика как таковая стала одной из разновидностей стиля медиа, значимой и актуальной, но далеко не единственной. Именно поэтому несколько односторонней представляется позиция Н.И. Клушиной, отстаивающей изоляционистскую точку зрения об особом идеологоцентристском видении как российским историческим сознанием, так и российской наукой публицистики, которая «в российском обществе имеет особое значение, <�…> в отличие от устоявшихся западных моделей социума, при которых журналистика поддерживает статус-кво» [Клушина, 2008, с. 37]. Соглашаясь с тезисом автора об исключении «развлекательных материалов, не имеющих характера общественной значимости, из корпуса публицистических текстов», мы не разделяем пафос несогласия с «мнением некоторых отечественных лингвистов, идущих в русле западных концепций о том, что публицистика – это часть массовой культуры» [Там же, с. 39].
Каково типичное понимание публицистичности в отечественной гуманитарной науке, к которому апеллирует Н.И. Клушина? Это качество как имманентно присущее русской литературе отмечали многие исследователи. О.Е. Ельникова в работе «Публицистичность литературы Киевской Руси» относит к ключевым признакам публицистичности «актуализацию проблем, стоящих перед страной, опору на факты, наличие авторской точки зрения, ориентацию на аудиторию, воздействие на аудиторию», гражданский пафос, зиждущиеся на единой идеологической платформе: «Книжники Киевской Руси <�…> стремились вызвать чувства «религиозного патриотизма», стремления к единению государства, осуждение княжеских распрей, т.е. стремились к тому, что спустя века стало называться формированием общественного мнения» [Ельникова, 2009, с. 8]. Эти же свойства обнаруживаются и в публицистике В. Распутина конца 1950-х – начала 1960 х гг.: «способ восприятия мира и формирования его картины определяют свойства «коллективистического» мышления (догматизм, авторитарность, символизм, спекулятивная ориентация, дидактизм, этический иерархизм)» [Каминский, 2006, с. 4]. «В публицистике периода «оттепели» была показана консолидация нравственных сил общества при помощи идей, категорий и принципов экзистенциализма, переосмысленных советскими журналистами в позитивном ключе… этической концепции оптимистического мировоззрения» [Марущак, 2009, с. 8]. Кроме того, «подавляющее большинство теоретических концепций основывается на закреплении за публицистикой особого предмета изображения. Им признается общественная и политическая жизнь» [Каминский, 2007, с. 98].
Дело в том, что сложившееся в отечественной научной традиции закрепление за публицистичностью ограниченной тематической области при доминировании единой, трактующейся как истина в последней инстанции, идеологической позиции, приводит к тому, что публицистика как таковая мыслится лишь в категориальном поле тоталитарного или моноидеологического дискурсов.
Три типа журналистских дискурсов выделяет в работе «Современный медиадискурс и его коммуникативно-стилистические особенности» Н.И. Клушина – «полиидеологический, моноидеологический и тоталитарный, где два последних различаются тем, что моноидеологический допускает существование другого мнения». Исследователь полагает, что постперестроечный дискурс вследствие «победы и утверждения новой (рыночной, капиталистической и т.п.) идеологии» – «по сути своей моноидеологический». Агональность признается доминирующей чертой полиидеологического дискурса, к коим отнесен перестроечный дискурс.
Автор полагает, что «революционная борьба идей, отрицание прежних идеологических устоев, аксиологических ценностей и вековых культурных концептов (что мы наблюдали в перестроечном дискурсе) имеет не только очистительную, но и разрушительную силу. Затянувшаяся агональность расшатывает общество и не позволяет ему развиваться» [Клушина, 2010, с. 6].
Но в таком случае наиболее социально приемлемым типом журналистского дискурса нужно считать только моноидеологический! Однако это никак не соответствует современному состоянию медиасферы, принципиально настроенной на отражение полифонизма мировосприятий, плюрализм идеологических императивов, вариативность интерпретаций, толерантность рецепции. Невозможно закрепить за рекламным дискурсом прерогативу изображения «богатства, сытости, эгоцентризма, идеологии потребления», в то время как «публицистический дискурс, а отличие от рекламного, дает и другие, прямо противоположные приметы нового строя России. Это нищие, обездоленные, бомжи, безработные» [Клушина, 2008, с. 91]. По отношению как к философии консьюмеризма, так и к проблеме экономической маргинальности современная публицистика далеко не однозначна в подходах и оценках (см., например: [Долгин, 2006, 2010]).
Таким образом, объективно исторически сложившееся в отечественной гуманитарной традиции одностороннее понимание публицистического приводит к постепенному уходу традиции использования его как родового по отношению к стилю и дискурсу всех массмедиа. И если для советских СМИ определяющим КСВ, что закономерно, был вектор публицистический (именно в традиционном понимании данного термина), то в СМИ конца XX – XXI вв. «внеязыковой доминантой», обусловливающей «языковую логику их конструирования» [Костомаров, 2005, с. 65], становится медийность как «способ конституирования социального и индивидуального тела в условиях понимания и признания другого» [Савчук, 2008, с. 39], т.е. в условиях принципиальной полиидеологичности.
К сожалению, в современной русистике практически не наблюдается работ, посвященных медийности, когнитивно-коммуникативной и дискурсивно-стилистической природе этого феномена. В то же время сложились центры изучения медиа в рамках культурологии, философии, социологии, политологии и педагогики, выдвинувшие на первый план такие термины, как медиакультура, медиафилософия и медиаобразование.
Думается, что наметить некоторые подходы к лингвистическому пониманию медиа и медийности можно с опорой на труды представителей «комплексной гуманитарной науки – медиалогии» [Кириллова, 2011] (см. работы И.В. Рогозиной [2003], А.В. Федорова [2004, 2005, 2007], Н.Б. Кирилловой [2005, 2011], В.В. Савчука [2008], В.П. Коломиец [2010], И.В. Челышевой [2010, 2011], А.М. Кузьмина [2011] и др.). Отдельно необходимо отметить целый ряд исследований, в том числе – филологических, посвященных мировидческому и структурному изоморфизму медийности и постмодернизма как ведущего социально-философского тренда современности [Сметанина, 2002; Кириллова, 2005; Бешукова, 2008].
Какие изменения произошли в стилевых установках текстопорождения в медиасфере со сменой КСВ публицистичности на КСВ медийности? Не претендуя на полноту и глубину сопоставительного анализа, обозначим предварительные его контуры в виде таблицы (табл. 1).
Таблица 1
Характеристики КСВ публицистичности и КСВ медийности
КСВ публицистичности
|
КСВ медийности
|
Тематическое единство, сфокусированность на сфере актуальных общественно-политических проблем.
|
Значительное расширение тематического спектра за счет контента «не первой и не всеобщей социальной и политической актуальности» (издания субкультур, желтая пресса, деловые СМИ и т.д.).
|
Одновалентность, инвариантность и открытая экспликация социальной оценки.
|
Аксиологическая поливалентность, вариативность эксплицитно-имплицитных оценочных модусов.
|
Монологичность и внешняя* диалогичность.
|
Внешняя и внутренняя* диалогичность, полилогичность, полифонизм.
|
Моноидеологичность.
|
Полиидеологичность. Агональность.
|
Отрицание или допущение другого мнения.
|
Понимание и признание другого мнения, толерантность.
|
Открытая авторская позиция.
|
Вариативность авторского присутствия от декларативности до анонимности.
|
Положительная эвиденциальность –ответственность говорящего за достоверность сообщаемой информации.
|
Вариативная эвиденциальность вплоть до отрицательной, разная степень уверенности говорящего в достоверности его мысли о действительности.
|
Относительно равномерное чередование стандарта и экспрессии в текстах.
|
Вариативность реализации принципа чередования стандарта и экспрессии, различный темпоритм чередования.
|
Реализм как мировоззренческая доминанта.
|
Постмодернизм как мировоззренческая доминанта.
|
Ключевые концепты – идеологемы.
|
Когнитивные дискурсивно-стилистические доминанты – медиаконцепты.
|
*О внутренней и внешней диалогичности см. работы Л.Р. Дускаевой [Дускаева, 2004а, 2004б].
Отдельного комментария в связи с непосредственным объектом нашего исследования требует последняя позиция таблицы, в которой обозначены лингвокогнитивные феномены, присущие медиакоммуникации, построенной в соответствии с разными КСВ.
Первый из них – идеологема – хорошо описан в лингвистической литературе [Купина, 1995; Гусейнов, 2004; Чудинов, 2007; Клушина, 2008; Малышева, 2009; Нахимова, 2011]. Имея истоком работы М.М. Бахтина (см.: [Малышева, 2009]), термин идеологема связывается прежде всего с тоталитарным языком советского периода в его вербально-ментальной объективации. По словам Н.А. Купиной, «идеологема – это мировоззренческая установка (предписание), облеченная в языковую форму» [Купина, 1995, с. 43]. Однако мы согласны с теми авторами, которые доказывают, что атмосфера свободы и плюрализма отнюдь не отменяет действие старых идеологем и даже формирование новых [Кузьмина, 2007; Чудинов, 2007].
Дело в том, что идеологема, столь органичная традиционной публицистике, призвана «обслуживать» общественно-политическую сферу, вследствие чего в ее семантике обязательно присутствует идеологический компонент [Клушина, 2008, с. 94]. Наиболее приемлемым нам представляется следующее определение Е.Г. Малышевой: «идеологема – это особого типа многоуровневый концепт, в структуре которого… актуализируются идеологически маркированные концептуальные признаки, заключающие в себе коллективное, часто стереотипное и даже мифологизированное представление носителей языка о власти, государстве, нации, гражданском обществе, политических и идеологических институтах» [Малышева, 2009, с. 35].
Жесткая привязка к политико-идеологической сфере, к широкой, но все-таки ограниченной тематической палитре, миссия «задавать определенный (выделено нами – О.О.) идеологический модус любому публицистическому тексту» [Клушина, 2008, с. 93] приводят к тому, что даже «идеологемы со смешанным идеологическим модусом» [Малышева, 2009, с. 37] демонстрируют, скорее, не спектр разнообразных оценок, а максимум – дихотомическую полярность. Так, А.П. Чудинов выделяет два вида идеологем. К первому относятся слова (словосочетания), смысл которых «неодинаково понимается сторонниками различных политических взглядов», ко второму – те, которые «используются только сторонниками определенных политических взглядов» [Чудинов, 2007, с. 92 – 93].
Совершенно иные признаки демонстрируют сформированные медийным конструктивно-стилевым вектором концептуальные доминанты медиадискурса информационного общества XXI в. – медиаконцепты.
|
